Page 49 - Лабиринт

погладила его по голове. Толик отпрянул, словно ошпаренный. — Завтра, — повторила она
ласково, — может, тебя и спросят…
— Познакомьтесь, ребята, — продолжала она, отходя от Толика. — Завтра урок будет
вести у вас практикантка Ерошкина.
Класс оживился, захлопал партами, заоборачивался, Толик обернулся тоже и увидел,
как рыженькая студентка, став красной, словно клюквенный кисель, поднялась и
поклонилась, будто она артистка на сцене.
Ребята зашушукались, засмеялись, но Изольда Павловна сказала негромко:
— Тихо!
Все замерли, как по команде, желая быть образцовыми.
— Так что попрошу меня не подвести! — холодно улыбаясь, пошутила Изольда
Павловна, и у Толика по коже прокатились мурашки в предчувствии недобрых событий.
Всю перемену к нему лезли ребята:
— Кто у тебя помер?
— А может, обворовали?
Толик, натянуто усмехаясь, стоял в коридоре, отмахивался от липких приставал, молча
глядя на всех исподлобья.
Откуда-то появился сияющий Цыпа. Его не было всю перемену. Толик видел, как после
урока пробежала вдоль коридора сначала Женька, а чуть позже — Цыпа, и вот он вернулся
сияющий, словно новый гривенник.
Сейчас Цыпа носился по коридору, будто угорелый, — весь взмок и раскраснелся на
радостях, Толик усмехнулся. Сбегал с Женькой, Изольда Павловна их похвалила, наверное,
вот и радуется, дурак.
Вдруг Цыпа остановился возле Толика.
— Ну чего ты? — спросил он.
— У него, кажется, кто-то умер, — сказала задумчиво Машка Иванова, — он не
говорит.
— Ха, умер! — крикнул Цыпа. — Знаю я эти похороны! Врет он все! На отца родного
жалобы пишет, а сам прикидывается!
Не раздумывая, словно стрела, Толик кинулся к Цыпе и воткнулся головой в его живот.
Ребята их едва разняли в конце перемены. Да и то, когда Коля Суворов крикнул, чтобы
напугать Цыпу:
— Цыпленков, «русалка»!
Цыпа вскочил, ошалело оглядываясь, и Толик засмеялся над ним. Под глазом у Цыпы
сидел приличный фингал.
— Ну погоди… — прошептал длинноногий Цыпа, потирая синяк. — Я тебе покажу, я
тебе не забуду…

11

На другой день Толик был дежурным в классе и, может быть, потому так остро
почувствовал, как переменились к нему ребята. Если бы он не дежурил, побродил бы в
переменку по школе, может, даже на улицу выскочил бы, глотнул весеннего воздуха, сбил
бы сосульку с карниза, полизал ее, остудился или на другой этаж сходил, где нет ребят из их
класса, все-таки не было бы так тоскливо. А тут сиди как сыч, один-одинешенек, пока другие
по коридору носятся. Сиди да думай про свое.
На первой же перемене дверь в класс приотворилась, и чья-то чернильная рука пустила
из коридора бумажного голубя. Толик его поймал, хотел выбросить, да увидел, что на крыле
написано: «Предатель собственного отца». И рядом морда нарисована — злая, с
оскаленными зубами. Надо думать, он.
Толик смял голубя, швырнул комок в форточку, прислонился лбом к оконному стеклу.
«Цыпины штучки, — подумал он равнодушно. — Выйти бы сейчас да, как вчера, снова