Page 10 - Мой генерал

Человек оборачивается, я вижу молодое лицо, белые зубы.
– Вон твой женераль! – говорит человек и показывает рукой.
Я растерянно улыбаюсь и вижу, как вдалеке от самолета мама и отец обнимают по
очереди того старика, мимо которого я пронесся.
– Какой же он генерал? – говорю я растерянно.
– Генерал что надо! – отвечает летчик и хлопает меня по плечу.
Я иду к маме и отцу и к тому старику, который, кажется, мне что-то сказал.
Иду медленно, не понимая сам, что произошло, как я мог ошибиться и почему он в
коричневом пальто и кепке, а не в генеральской фуражке с кокардой и шинели с золотыми
позументами. Я иду, а мама и папа, обняв старика, смотрят на меня, смотрит на меня и
старик, и незаметно для себя я прибавляю шагу, а потом бегу к нему и тычусь лицом в
холодное, пропахшее табаком пальто.
– Не признал! – говорит дед. – Вот беда-то, не признал!
Мы возвращаемся в аэровокзал, пробираемся сквозь толпу, и никто не обращает
внимания на деда. Демобилизованные солдаты непочтительно стоят к нему спиной, а не
вытягиваются по привычке – пусть им и необязательно – перед моим генералом!

Часть третья
Отставка

Какой же он все-таки?

И вот я сижу рядом с дедом и разглядываю его. Он теперь в парадном мундире – я
заставил надеть. На каждом погоне по две звезды. На груди ордена – вон тут их сколько!
Лицо у деда морщинистое, стариковское, на голове гладкие волосики. На того дедушку,
который над папиным столом на фотографии, совсем не похож, усики щеточкой сбрил. Глаза
одни и похожи. Блестят, смеются. Дед и сам все смеется, надо мной подшучивает:
– Что же ты! Мимо деда пробежал!
Я пожимаю плечами. Вот уж сколько мы сидим тут, за праздничным столом, а я все не
могу избавиться от неприятного чувства неловкости. Действительно, шляпа. Разогнался.
Дед ерошит мои волосы, утешает:
– Ну, я тебя тоже не узнал бы, ежели встретил на улице.
Голос у деда густой, рокочущий, громкий. Когда он говорит, висюльки в нашей люстре
позвякивают и в комнате будто бы тесно становится.
– Это я на войне глотку разработал, – говорит дед, – кричать много приходилось,
понимаешь? И по телефону, да и возле орудий – грохот там стоит, вот и приходилось. В
артиллерии вообще голос нужен.
Дед втягивает в себя воздух, лицо у него вдруг багровеет, и он кричит так, что наш дом,
того гляди, рассыплется:
– О-о-о-огггонь!
Это выходит так неожиданно, что мама даже бледнеет от испуга. А папа хохочет. Вот
какой голосище у деда! Я тоже смеюсь и хочу попробовать, как он:
– Оггонь!
Но у меня получается пискляво, негромко. Мама в ужасе, ночь ведь уже, но дед
успокаивает ее:
– Ольга! Это я один раз. Надо же внуку доблести свои показать. А то он на аэродроме
мимо меня пробежал да и сейчас вот разглядывает мои волосенки, мои дряблые щеки и
думает – ну что за генерал! Вон одни звезды и спасают.
Дед смотрит на меня пристально, в упор, и я чувствую, что краснею. Пусть не так я
немножко думал, но ведь думал…
– Однако ты не считай, – говорит дед, – что у меня один голос и есть. Я стреляю