Page 11 - Мой генерал

хорошо.
– Из ружья? – спрашиваю я обрадованно.
– Из карабина, из пистолета, из автомата.
– Меня научишь? – прошу я.
– Научу, если оружие достанем. Пахать умею. Плотничать немного. Плавать. Ты-то
умеешь?
Я качаю головой. В нашей реке не научишься – течение в ней скорое и вода
холоднющая: окунешься да и назад.
– Это похоже на вас, куркулей, у речки живут, а плавать не умеют. У меня в армии,
бывало, как сибиряк – так топор.
– Какой топор? – спрашиваю я.
– Ну, знаешь, как топор плавает?
Я смеюсь. Топор здорово плавает, это верно, бултых – и на дно.
– А научишь? – спрашиваю деда.
– Всему научу, – говорит он и опять треплет мои волосы, – всему, что сам умею. А ведь
умею! И вообще я вятский. А вятские – парни хватские. Слыхал? Семеро одного не боятся!
– Хватский! – зовет отец деда. – А теперь признавайся: за что в отставку отправили?
Сам бы не ушел – я ведь знаю.
– «За что, за что»! – ворчит дед. Вылезает из-за стола и ходит по комнате из угла в угол,
как отец. Вопрос ему этот не нравится. – Хватит уж, сколько можно? В девятьсот пятом
родился – так, в двадцать третьем в армию взяли. Вот и считай: пятьдесят с гаком в армии.
Сколько можно? Молодые растут. Им место уступать надо.
– Ну так вот, товарищ генерал-лейтенант, – говорит медленно папа, – в отставку вас
вывели по состоянию здоровья, из-за сердца, это мне известно, так что здесь, у нас,
отдыхайте наконец. Славу богу, за свою жизнь наработался!
– Чего это ты, товарищ лейтенант запаса, учишь старшего по званию? – спрашивает
дед.
Он остановился в углу комнаты – маленький, темноглазый. Ни на кого из нас он не
похож. Брови черные, кустистые – строгие. И глаза черные тоже. Того и гляди, крикнет
сейчас отцу: «Смирно!»
Но дед устало снимает мундир, кладет его на стул, медленно опускается на краешек
дивана.
– Отдыхать так отдыхать, – говорит он глухо.

Дедушкина отставка

Утром начинается непонятная суматоха. Уже пора уходить, уже «газики» ждут под
окнами, уже все мы одеты, и вдруг папа – в пальто и в шапке – начинает метаться по
комнате, ищет субботнюю газету с телепрограммой.
Вначале я ничего не понимаю. Папа наконец победно размахивает газетой, красным
карандашом подчеркивает в ней какие-то строчки, объясняет деду, как включается наш
телевизор, и тут начинает суетиться мама. Она роется на книжной полке, снимает стопку
книг, спрашивая при этом деда, что он предпочитает: фантастику, детективы, исторические
романы?
Один я стою у порога без дела. Теперь мне ясно, отчего такая суета. Это, конечно,
правильно. Деду будет скучно. Работал, работал всю жизнь, на войне сражался и вдруг –
трах, бах! – нате вам! Сиди спокойненько, без всякого дела. Я поднатужился, посоображал,
что бы такое и мне деду предложить, но ничего не придумал. Просто ему позавидовал. Эх,
вот бы мне! Взять и просто так, без всяких уважительных причин, не пойти в школу. Сидеть
дома, как дед, и чем хочешь заниматься! Я вздыхаю, киваю деду и замечаю, что дедушка
грустный. Он улыбается, но сам невеселый: глаза у него не смеются. Какие-то
настороженные глаза. Тревожные. Печальные.