Page 16 - Мой генерал

Он приоткрыл форточку, курил в щелку, думал про наш поселок.
А я про него думал.
– Что ты там делал? – спросил я. – В Москве? Что генералы делают, когда войны нет?
Дед рассмеялся.
– Работы у генералов невпроворот. Это ведь кажется, что войны нет. Где-нибудь она да
и есть. Воюют другие, понимаешь-ка, а нас разве это не касается? Вот если станут бить при
тебе маленького да слабого, разве ты в стороне стоять станешь?
Я головой мотнул. Конечно, нет.
– А тебе страшно на войне было?
– Было. Только солдату на войне страшней, чем командиру. Командир командует, он на
наблюдательном пункте или в штабе, а солдат – под пули идет. Так что командир обязан на
войне бояться. Не за себя, За солдат, которые по его приказу воюют.
– А хорошо генералом быть? – спросил я.
Дед на меня покосился. Помолчал, подумал.
– Конечно, идешь по улице, звезды блестят, вроде приятно. Солдатики тебя
приветствуют, прохожие оборачиваются. Но это все ерунда. От этого даже устаешь.
– Как ты говоришь! – сказал я. – Будто ничего в этом особенного нет – генералом быть.
– Особенное есть, – отметил он серьезно. – Это ответственность. Ты вот только за себя
отвечаешь, за свои отметки, за свое поведение. А командир отвечает за людей, за их выучку,
за их умение воевать. И за то, чтобы они были сыты. Чтобы были обуты. Чтобы настроение у
них было хорошее. За все и за всех отвечает. А это нелегко и непросто.
Позвонила мама. Спросила, как я себя чувствую. Дед сказал, хорошо. Когда поговорил,
пошел в кухню.
– Пора варить курицу, – сказал мне.
– Подожди варить курицу, – попросил я. – Достань свой мундир. Повесь его на стул. Я
пока погляжу.
Дед хмыкнул, но мундир повесил. Ушел.
Я смотрю на генеральскую форму, на дедовы ордена. Эти два я знаю, да их всякий
знает – ордена Ленина. И орден боевого Красного Знамени я знаю. Их у деда три. А такой я
первый раз вижу. Орден Александра Невского. Еще один – иностранный какой-то, крестом.
А медалей, медалей…
Я встаю потихоньку с дивана, надеваю дедов мундир, подхожу к зеркалу. Шевелю
бровями, как он, протягиваю руку вперед: я видел такую картинку – Кутузов с протянутой
вперед рукой. Я нравлюсь сам себе. Вот бы тоже генералом стать! Почему молодых
генералов не бывает? Лет в пятнадцать? Ну ладно, хотя бы в двадцать? Идешь, а тебе все
честь отдают. Стоят по струнке.
Я сам себе честь отдал. Потом мундир снял. Опять ордена разглядывать принялся. И не
заметил, как заснул.
Проснулся я от звонка. Мама опять узнавала, как я себя чувствую.
– Мама, – сказал я, – пригласи к нам Анну Робертовну. А то у нас сегодня занятие.
Боюсь пропустить.
Мама удивилась. Ничего не ответила, но я чувствовал, как на том конце провода
вопросительный знак светится. И даже не один. Три.
Мама ничего не сказала, а вечером приехала вместе с Анной Робертовной. Деда они
врасплох застали. Все в тех же домашних тапочках и в спортивных шароварах. Он смутился,
вытирал руки кухонным полотенцем, а Анна Робертовна порозовела и сказала по-
французски:
– Мон женераль!
Фу ты, господи, разве для этого я ее сюда зазывал и даже мокрой простыней
оборачивался, чтоб температуру поднять?
Но ничего. Дед не растерялся, шлепнул друг о друга пятками, выпятил грудь,
поцеловал ручку Анны Робертовны и прогромыхал: