Page 16 - Не стреляйте в белых лебедей

великое множество, но с водочки, бывало, только припевки пела. И не припевки даже, а
припевку. Одну-единственную, но печальную:

Ох, тягры-тягры-тягры.
Ох, тягры да вытягры!
Кто б меня, младу-младену,
Да из горя б вытягнул…

Так, стало быть, хмель ее направлял — в печальную сторону. Хмель, он ведь кому куда
кидается: кому — в голос, кому -в кулак, кому -в сердце, кому-в голову, а Егору — в ноги.
Не держали они его, гнулись во всех направлениях и путались так, будто не две их у него, а
штук восемь, как у рака. На Егора это обстоятельство действовало всегда одинаково: он
очень веселился и очень всех любил. Впрочем, он всегда очень всех любил. Даже в трезвом
состоянии.
В тот день с утра раннего первый турист припожаловал: трое мужиков да с ними две
бабеночки. Издалека, видать, пожаловали: мешков у них было навалом. И сами не по-
местному выглядели: мужики сплошь без кепок и в штанах с заклепками, а бабенки их,
наоборот: в белых кепках. И в таких же штанах, только в облипочку. В такую облипочку, что
Егор все время на них косился. Как забудется маленько, так и косится: было, значит, на что
коситься.
— Доброго здравия, гости дорогие. — Яков Прокопыч пел — не говорил. И кепку снял
уважительно. — Откуда это будете, любопытно узнать?
— Отсюда не видно, — ответили. — На ту сторону перевезете?
— На ту сторону можно. — Яков Прокопыч и кепку надел, и улыбку спрятал. —
Перевезем, согласно тарифу на лодке с мотором. Прошу оплатить проезд в оба конца.
— А почему же в оба?
— Лодка вас, куда потребуется, доставит, а обратно порожняком пойдет.
— Справедливо, — сказал второй и за кошельком полез.
Егор этих мужиков по мастям сразу распределил: сивый, лысый да плешивый. И
бабенок соответственно: рыжая и пегая. Они в дело не встревали: разговоры сивый с
плешивым вели. А лысый окрестностями любовался.
— Как, — спросил, — рыбка ловится у вас?
Бабенки возле мешков своих щебетали, а Колька рядом вертелся. В школе занятия
кончились, так он иногда сюда заглядывал, отцу помогал. Бабенки на него внимания не
обращали, потому что кружил он в отдалении, но когда рыжая из мешка бинокль (настоящий
бинокль-то!) вытащила, его вмиг подтянуло. Точно лебедкой.
— Ах, какой мальчуган славный! — сказала пегая. — Тебя как зовут, мальчик?
— Колькой, — охрип вдруг Колька: басом представился.
— А грибы у вас растут, Коля?
— Рано еще грибам, — прохрипел Колька. — Сыроеги прут кой-где, а масляткам слой
не вышел.
— Что не вышло масляткам? — Рыжая даже бинокль опустила.
— Слой им не вышел, — пояснил Колька, и ноги его сами собой шаг к этому биноклю
совершили. — Грибы слоями идут: сперва маслятки, потом — серяки, за ними —
красноголовик с боровиком пойдут. Ну, а следом настоящему грибу слой: груздям и
волнухам.
— Слой — это когда много их, да?
— Много. Тогда и берут. А так — баловство одно.
И еще шаг к биноклю сделал: почти что животом в него уперся. И глядеть никуда не
мог: только на бинокль. Настоящий ведь бинокль, товарищи милые!
— Хочешь посмотреть?
Колька «да» хотел сказать, рот разинул, а вместо «да» бульканье какое-то произошло.