Page 21 - Не стреляйте в белых лебедей

— Ты лучше спляши нам для веселья-то. Ну?.. Ай, люли, ай, люли! «Светит месяц,
светит ясный…»
— Не надо! — крикнула было рыжая. — Он же на ногах не стоит, что вы!
— Кто не стоит? Егор не стоит? Да Егор у нас — молоток!
— Давай, Егорушка! Ты нас уважаешь?
— Уважаю, хорошие вы мои!
— Не надо, тятька!
— Надо, Колюшка. Уважить надо. И — радостно. Всем — радостно! А что мурашей вы
пожгли, то бог с вами. Бог с вами, мил дружки мои хорошие!
Захлопал плешивый:
— «Калинка, калинка, калинка моя, в саду ягодка малинка, малинка моя!..» Шевелись,
Егор!
Пели, в ладоши хлопали: только сынок да рыжая смотрели сердито, но Егор их сейчас
не видел. Он видел неуловимые, расплывающиеся лица, и ему казалось, что лица эти
расплываются в счастливых улыбках.
— Эх, мил дружки вы мои хорошие! Да чтоб я вас не уважил?..
Три раза вставал — и падал. Падал, хохотал до слез, веселился, и все хохотали и
веселились. Кое-как поднялся, нелепо затоптался по поляне, размахивая не в лад руками. А
ноги путались и гнулись, и он все совался куда-то не туда, куда хотел. Туристы хохотали на
все лады, кто-то уже плясал вместе с ним, а рыжая обняла Кольку и конфетами угощала.
— Ничего, Коля, ничего. Это сейчас пройдет у него, это так, временно.
Не брал Колька конфет. И смотрел сквозь слезы. Злые слезы были, жгучие.
— Давай, Егор, наяривай!-орал сивый. — Хорошо гуляем!
— Ах, мил дружок, да для тебя…
Кривлялся Егор, падал — и хохотал. От всей души хохотал, от всего сердца: весело ему
было, очень даже весело.
— Ай, люли, ай, люли! Два притопа, три прихлопа!..
— Не надо!.. — закричал, затрясся вдруг Колька, вырвавшись из рук рыжей. —
Перестань, тятька, перестань!
— Погоди, сынок, погоди. Праздник ведь какой! Людей хороших встретили.
Замечательных даже людей!
И опять старался: дрыгался, дергался, падал, поднимался.
— Тятька, перестань!..-сквозь слезы кричал Колька и тащил отца с поляны. —
Перестань же!..
— Не мешай гулять, малец! Давай, давай отсюда.
— Шевели ногой, Егор! Хорошо гуляем!
— Злые вы! — кричал Колька. — Злые, гадкие! Вы нас, как мурашей тех, да? Как
мурашей?..
— Егор, а сынок-то оскорбляет нас. Нехорошо.
— Покажи отцовскую власть, Егор!
— Как не стыдно! — кричала рыжая. — Он же не соображает сейчас ничего, он же
пьяный, как же можно так?
Никто ее не слушал: веселились. Орали, плясали, свистели, топали, хлопали. Колька,
плача навзрыд, все волок куда-то отца, а тот падал, упирался.
— Да дай ты ему леща, Егор! Мал еще старшим указывать.
— Мал ты еще старшим указывать…— бормотал Егор, отталкивая Кольку. — Ступай
отсюда. Домой ступай, берегом.
— Тятька-а!..
— Ы-ых!..
Размахнулся Егор, ударил. Первый раз в жизни сына ударил и сам испугался: обмер
вроде. И все вдруг замолчали. И пляска закончилась. А Колька вмиг перестал плакать:
словно выключили его. Молча поднялся, отер лицо рукавом, поглядел в мутные отцовские