Page 55 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

орудия в Севастополе поставлены не по правилам. Только поручик Черновицкий, с высоко
поднятыми бровями, хотя и был учтивее всех и одет в сюртук, довольно чистый, хотя и не
новый, но тщательно заплатанный, и выказывал золотую цепочку на атласном жилете, не
нравился Володе. Он все расспрашивал его, что делает государь и военный министр, и
рассказывал ему с ненатуральным восторгом подвиги храбрости, свершенные в Севастополе,
жалел о том, как мало встречаешь патриотизма и какие делаются неблагоразумные
распоряжения и т. д., вообще выказывал много знания, ума и благородных чувств; но
почему-то все это казалось Володе заученным и неестественным. Главное, он замечал, что
прочие офицеры почти не говорили с Черновицким. Юнкер Вланг, которого он разбудил
вчера, тоже был тут. Он ничего не говорил, но, скромно сидя в уголку, смеялся, когда было
что-нибудь смешное, вспоминал, когда забывали что-нибудь, подавал водку и делал
папироски для всех офицеров. Скромные ли, учтивые манеры Володи, который обращался с
ним так же, как с офицером, и не помыкал им, как мальчишкой, или приятная наружность
пленили Влангу, как называли его солдаты, склоняя почему-то в женском роде его фамилию,
только он не спускал своих добрых больших глупых глаз с лица нового офицера,
предугадывал и предупреждал все его желания и все время находился в каком-то любовном
экстазе, который, разумеется, заметили и подняли на смех офицеры.
Перед обедом сменился штабс-капитан с бастиона и присоединился к их обществу.
Штабс-капитан Краут был белокурый красивый бойкий офицер с большими рыжими усами и
бакенбардами; он говорил по-русски отлично, но слишком правильно и красиво для
русского. В службе и в жизни он был так же, как в языке: он служил прекрасно, был
отличный товарищ, самый верный человек по денежным отношениям; но просто как
человек, именно оттого, что все это было слишком хорошо, – чего-то в (нем) недоставало.
Как все русские немцы, по странной противоположности с идеальными немецкими немцами,
он был практичен в высшей степени.
– Вот он, наш герой является! – сказал капитан в то время, как Краут, размахивая
руками и побрякивая шпорами, весело входил в комнату. – Чего хотите, Фридрих
Крестьяныч: чаю или водки?
– Я уж приказал себе чайку поставить, – отвечал он, – а водочки покамест хватить
можно для услаждения души. Очень приятно познакомиться; прошу нас любить и
жаловать, – сказал он Володе, который, встав, поклонился ему, – штабс-капитан Краут. Мне
на бастионе фейерверкер сказывал, что вы прибыли еще вчера.
– Очень вам благодарен за вашу постель: я ночевал на ней.
– Покойно ли вам только было? там одна ножка сломана; да все некому починить – в
осадном-то положении, – ее подкладывать надо.
– Ну что, счастливо отдежурили? – спросил Дяденко.
– Да ничего, только Скворцову досталось, да лафет один вчера починили. Вдребезги
разбили станину.
Он встал с места и начал ходить; видно было, что он весь находился под влиянием
приятного чувства человека, только что вышедшего из опасности.
– Что, Дмитрий Гаврилыч, – сказал он, потрясая капитана за коленки, – как поживаете,
батюшка? Что ваше представленье, молчит еще?
– Ничего еще нет.
– Да и не будет ничего, – заговорил Дяденко, – я вам доказывал это прежде.
– Отчего же не будет?
– Оттого, что не так написали реляцию.
– Ах вы, спорщик, спорщик, – сказал Краут, весело улыбаясь, – настоящий хохол
неуступчивый. Ну, вот вам назло же, выйдет вам поручика.
– Нет, не выйдет.
– Вланг, принесите-ка мне мою трубочку да набейте, – обратился он к юнкеру, который
тотчас же охотно побежал за трубкой.
Краут всех оживил, рассказывал про бомбардированье, расспрашивал, что без него