Page 45 - Тарас Бульба

умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и махнул
рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так любить никто не может!
Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные
стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их.
Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим
не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке.
Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который
желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего
подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того,
братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он,
горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь
свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в
Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не
доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!
Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся в
козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до
самого сердца. Самые старейшие в рядах стали неподвижны, потупив седые головы в землю;
слеза тихо накатывалася в старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как
будто сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать,
видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у
человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не
познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость
старцам родителям, родившим их.
А из города уже выступало неприятельское войско, гремя в литавры и трубы, и,
подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами. Толстый полковник
отдавал приказы. И стали наступать они тесно на козацкие таборы, грозя, нацеливаясь
пищалями, сверкая очами и блеща медными доспехами. Как только увидели козаки, что
подошли они на ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали, и, не
перерывая, всё палили они из пищалей. Далеко понеслось громкое хлопанье по всем
окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло все поле, а
запорожцы всё палили, не переводя духу: задние только заряжали да передавали передним,
наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей.
Уже не видно было за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как
то одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели пули и жарко
становилось дело; и когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то
многих недосчитались в рядах своих. А у козаков, может быть, другой-третий был убит на
всю сотню. И всё продолжали палить козаки из пищалей, ни на минуту не давая промежутка.
Сам иноземный инженер подивился такой, никогда им не виданной тактике, сказавши тут
же, при всех: «Вот бравые молодцы-запорожцы! Вот как нужно биться и другим в других
землях!» И дал совет поворотить тут же на табор пушки. Тяжело ревнули широкими горлами
чугунные пушки; дрогнула, далеко загудевши, земля, и вдвое больше затянуло дымом все
поле. Почуяли запах пороха среди площадей и улиц в дальних и ближних городах. Но
нацелившие взяли слишком высоко: раскаленные ядра выгнули слишком высокую дугу.
Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через головы всего табора и углубились
далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на воздух черную землю. Ухватил себя за волосы
французский инженер при виде такого неискусства и сам принялся наводить пушки, не глядя
на то, что жарили и сыпали пулями беспрерывно козаки.
Тарас видел еще издали, что беда будет всему Незамайковскому и Стебликивскому
куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, и садись всякий на коня!» Но
не поспели бы сделать то и другое козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил
фитили у шести пушкарей, у четырех только не мог выбить: отогнали его назад ляхи. А тем
временем иноземный капитан сам взял в руку фитиль, чтобы выпалить из величайшей