Page 25 - Детство. Отрочество. После бала

– Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!
Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою
голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени.
– Так ты меня очень любишь? – Она молчит с минуту, потом говорит: – Смотри, всегда
люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? не
забудешь, Николенька?
Она еще нежнее целует меня.
– Полно! и не говори этого, голубчик мой, душечка моя! – вскрикиваю я, целуя ее
колени, и слезы ручьями льются из моих глаз – слезы любви и восторга.
После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном
халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и
маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой
матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство.
После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно;
одни мечты гонят другие, – но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и
надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи –
единственном человеке, которого я знал несчастливым, – и так жалко станет, так полюбишь
его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай бог ему счастия, дай мне возможность
помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать». Потом любимую
фарфоровую игрушку – зайчика или собачку – уткнешь в угол пуховой подушки и
любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы дал бог
счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья,
повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо,
спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры,
которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие
добродетели – невинная веселость и беспредельная потребность любви – были
единственными побуждениями в жизни?
Где те горячие молитвы? где лучший дар – те чистые слезы умиления? Прилетал
ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному
детскому воображению.
Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от
меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания?

Глава XVI
Стихи

Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного
дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно
поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя,
вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое
произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была
быть поднесена ей.
– А сюда вы не положите еще тени? – сказал Володя учителю, приподнимаясь на
цыпочки и указывая на шею турка.
– Нет, не нужно, – сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной
ящичек, – теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, – прибавил
он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, – откройте наконец нам ваш секрет, что
вы поднесете бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, – сказал он,
взял шляпу, билетик и вышел.
В эту минуту я тоже думал, что лучше бы было головку, чем то, над чем я трудился.
Когда нам объявили, что скоро будут именины бабушки и что нам должно приготовить к