Page 28 - Детство. Отрочество. После бала

больше продолжается это состояние, тем делается оно непреодолимее и тем менее остается
решительности.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и
Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов:
я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на
лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели,
по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с
места.
– Ну, покажи же, Николенька, что у тебя – коробочка или рисованье? – сказал мне папа.
Делать было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос
совершенно отказался служить мне, и я молча остановился перед бабушкой. Я не мог прийти
в себя от мысли, что вместо ожидаемого рисунка при всех прочтут мои никуда не годные
стихи и слова: как родную мать, которые ясно докажут, что я никогда не любил и забыл ее.
Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое
стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с
улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она
произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она
передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала? Мне казалось, что она это
сделала потому, что ей надоело читать такие дурные и криво написанные стихи, и для того,
чтобы папа мог сам прочесть последний стих, столь явно доказывающий мою
бесчувственность. Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет:
«Дрянной мальчишка, не забывай мать… вот тебе за это!» – но ничего такого не случилось;
напротив, когда все было прочтено, бабушка сказала: «Charmant» 24 , и поцеловала меня в
лоб.
Коробочка, рисунок и стихи были положены рядом с двумя батистовыми платками и
табакеркой с портретом maman на выдвижной столик вольтеровского кресла, в котором
всегда сиживала бабушка.
– Княгиня Варвара Ильинишна, – доложил один из двух огромных лакеев, ездивших за
каретой бабушки.
Бабушка, задумавшись, смотрела на портрет, вделанный в черепаховую табакерку, и
ничего не отвечала.
– Прикажете просить, ваше сиятельство? – повторил лакей.

Глава XVII
Княгиня Корнакова

– Проси, – сказала бабушка, усаживаясь глубже в кресло.
Княгиня была женщина лет сорока пяти, маленькая, тщедушная, сухая и желчная, с
серо-зелеными неприятными глазками, выражение которых явно противоречило
неестественно-умильно сложенному ротику. Из-под бархатной шляпки с страусовым пером
виднелись светло-рыжеватые волосы; брови и ресницы казались еще светлее и рыжеватее на
нездоровом цвете ее лица. Несмотря на это, благодаря ее непринужденным движениям,
крошечным рукам и особенной сухости во всех чертах общий вид ее имел что-то
благородное и энергическое.
Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду
людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат, хотя бы никто не говорил ни
слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с новой живостью
начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но не принимающих участия в
разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.

24 Прелестно (фр. ).