Page 48 - Детство. Отрочество. После бала

очень белокурая, замечательной красоты девушка, в белом утреннем капоте, и, немного
засучив рукава, прикладывала лед к голове maman, которую не было видно в эту минуту.
Девушка эта была la belle Flamande, про которую писала maman и которая
впоследствии играла такую важную роль в жизни всего нашего семейства. Как только мы
вошли, она отняла одну руку от головы maman и поправила на груди складки своего капота,
потом шепотом сказала: «В забытьи».
Я был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал все мелочи. В комнате было
почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями.
Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь вспоминаю о
нем, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную комнату и
воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Глаза maman были открыты, но она ничего не видела… О, никогда не забуду я этого
страшного взгляда! В нем выражалось столько страдания!..
Нас увели.
Когда я потом спрашивал у Натальи Савишны о последних минутах матушки, вот что
она мне сказала:
– Когда вас увели, она еще долго металась, моя голубушка, точно вот здесь ее давило
что-то; потом спустила головку с подушек и задремала, так тихо, спокойно, точно ангел
небесный. Только я вышла посмотреть, что питье не несут, – прихожу, а уж она, моя
сердечная, все вокруг себя раскидала и все манит к себе вашего папеньку; тот нагнется к ней,
а уж сил, видно, недостает сказать, что хотелось: только откроет губки и опять начнет охать:
«Боже мой! Господи! Детей! детей!» Я хотела было за вами бежать, да Иван Васильич
остановил, говорит: «Это хуже встревожит ее, лучше не надо». После уж только поднимет
ручку и опять опустит. И что она этим хотела, бог ее знает. Я так думаю, что это она вас
заочно благословляла; да, видно, не привел ее Господь (перед последним концом) взглянуть
на своих деточек. Потом она приподнялась, моя голубушка, сделала вот так ручки и вдруг
заговорила, да таким голосом, что я и вспомнить не могу: «Матерь Божия, не оставь их!..»
Тут уж боль подступила ей под самое сердце, по глазам видно было, что ужасно мучилась
бедняжка; упала на подушки, ухватилась зубами за простыню; а слезы-то, мой батюшка, так
и текут.
– Ну, а потом? – спросил я.
Наталья Савишна не могла больше говорить: она отвернулась и горько заплакала.
Maman скончалась в ужасных страданиях.

Глава XXVII
Горе

На другой день, поздно вечером, мне захотелось еще раз взглянуть на нее; преодолев
невольное чувство страха, я тихо отворил дверь и на цыпочках вошел в залу.
Посредине комнаты, на столе, стоял гроб, вокруг него нагоревшие свечи в высоких
серебряных подсвечниках; в дальнем углу сидел дьячок и тихим однообразным голосом
читал псалтырь.
Я остановился у двери и стал смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так
расстроены, что я ничего не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча,
бархат, большие подсвечники, розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с
лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета. Я стал на стул, чтобы рассмотреть ее
лицо, но на том месте, где оно находилось, мне опять представился тот же
бледно-желтоватый прозрачный предмет. Я не мог верить, чтобы это было ее лицо. Я стал
вглядываться в него пристальнее и мало-помалу стал узнавать в нем знакомые, милые черты.
Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали?
отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей?
отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего губы так бледны и склад их так