Page 51 - Детство. Отрочество. После бала

стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно
быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок,
которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати.
Так как еще прежде довольно часто случалось, что после обеда я приходил спать в ее
комнату, она догадалась, зачем я пришел, и сказала мне, приподнимаясь с постели:
– Что? верно, отдохнуть пришли, мой голубчик? ложитесь.
– Что вы, Наталья Савишна? – сказал я, удерживая ее за руку, – я совсем не за этим… я
так пришел… да вы и сами устали: лучше ложитесь вы.
– Нет, батюшка, я уж выспалась, – сказала она мне (я знал, что она не спала трое
суток). – Да и не до сна теперь, – прибавила она с глубоким вздохом.
Мне хотелось поговорить с Натальей Савишной о нашем несчастии; я знал ее
искренность и любовь, и потому поплакать с нею было для меня отрадой.
– Наталья Савишна, – сказал я, помолчав немного и усаживаясь на постель, – ожидали
ли вы этого?
Старушка посмотрела на меня с недоумением и любопытством, должно быть, не
понимая, для чего я спрашиваю у нее это.
– Кто мог ожидать этого? – повторил я.
– Ах, мой батюшка, – сказала она, кинув на меня взгляд самого нежного сострадания, –
не то, чтобы ожидать, а я и теперь подумать-то не могу. Ну уж мне, старухе, давно бы пора
сложить старые кости на покой; а то вот до чего довелось дожить: старого барина – вашего
дедушку, вечная память, князя Николая Михайловича, двух братьев, сестру Аннушку, всех
схоронила, и все моложе меня были, мой батюшка, а вот теперь, видно, за грехи мои, и ее
пришлось пережить. Его святая воля! Он затем и взял ее, что она достойна была, а Ему
добрых и там нужно.
Эта простая мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне.
Она сложила руки на груди и взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали великую,
но спокойную печаль. Она твердо надеялась, что Бог ненадолго разлучил ее с тою, на
которой столько лет была сосредоточена вся сила ее любви.
– Да, мой батюшка, давно ли, кажется, я ее еще нянчила, пеленала и она меня Нашей
называла. Бывало, прибежит ко мне, обхватит ручонками и начнет целовать и приговаривать:
– Нашик мой, красавчик мой, индюшечка ты моя.
А я, бывало, пошучу – говорю:
– Неправда, матушка, вы меня не любите; вот дай только вырастете большие, выдете
замуж и Нашу свою забудете. Она, бывало, задумается. «Нет, говорит, я лучше замуж не
пойду, если нельзя Нашу с собой взять; я Нашу никогда не покину». А вот покинула же и не
дождалась. И любила же она меня, покойница! Да кого она и не любила, правду сказать! Да,
батюшка, вашу маменьку вам забывать нельзя; это не человек был, а ангел небесный. Когда
ее душа будет в царствии небесном, она и там будет вас любить и там будет на вас
радоваться.
– Отчего же вы говорите, Наталья Савишна, когда будете в царствии небесном? –
спросил я, – ведь она, я думаю, и теперь уже там.
– Нет, батюшка, – сказала Наталья Савишна, понизив голос и усаживаясь ближе ко мне
на постели, – теперь ее душа здесь.
И она указывала вверх. Она говорила почти шепотом и с таким чувством и
убеждением, что я невольно поднял глаза кверху, смотрел на карнизы и искал чего-то.
– Прежде чем душа праведника в рай идет – она еще сорок мытарств проходит, мой
батюшка, сорок дней, и может еще в своем доме быть…
Долго еще говорила она в том же роде, и говорила с такою простотою и уверенностью,
как будто рассказывала вещи самые обыкновенные, которые сама видала и насчет которых
никому в голову не могло прийти ни малейшего сомнения. Я слушал ее, притаив дыхание, и,
хотя не понимал хорошенько того, что она говорила, верил ей совершенно.
– Да, батюшка, теперь она здесь, смотрит на нас, слушает, может быть, что мы