Page 83 - Детство. Отрочество. После бала

которые он говорил с сильными ударениями на последнем слоге, accent circonflex’ами, были
для меня невыразимо противны. Карл Иваныч, рассердившись, говорил: «кукольная
комедия, шалунья мальшик, шампанская мушка». St.-Jérôme называл нас mauvais

sujet, vilain garnement 77 и т. п. названиями, которые оскорбляли мое самолюбие.
Карл Иваныч ставил нас на колени лицом в угол, и наказание состояло в физической
боли, происходившей от такого положения; St.-Jérôme, выпрямляя грудь и делая
величественный жест рукою, трагическим голосом кричал: «А genoux, mauvais sujet!»,
приказывал становиться на колени лицом к себе и просить прощения. Наказание состояло в
унижении.
Меня не наказывали, и никто даже не напоминал мне о том, что со мной случилось; но
я не мог забыть всего, что испытал: отчаяния, стыда, страха и ненависти в эти два дня.
Несмотря на то, что с того времени St.-Jérôme, как казалось, махнул на меня
рукою, почти не занимался мною, я не мог привыкнуть смотреть на него равнодушно.
Всякий раз, когда случайно встречались наши глаза, мне казалось, что во взгляде моем
выражается слишком явная неприязнь, и я спешил принять выражение равнодушия, но тогда
мне казалось, что он понимает мое притворство, я краснел и вовсе отворачивался.
Одним словом, мне невыразимо тяжело было иметь с ним какие бы то ни было
отношения.

Глава XVIII
Девичья

Я чувствовал себя все более и более одиноким, и главными моими удовольствиями
были уединенные размышления и наблюдения. О предмете моих размышлений расскажу в
следующей главе; театром же моих наблюдений преимущественно была девичья, в которой
происходил весьма для меня занимательный и трогательный роман. Героиней этого романа,
само собой разумеется, была Маша. Она была влюблена в Василья, знавшего ее еще тогда,
когда она жила на воле, и обещавшего еще тогда на ней жениться. Судьба, разлучившая их
пять лет тому назад, снова соединила их в бабушкином доме, но положила преграду их
взаимной любви в лице Николая (родного дяди Маши), не хотевшего и слышать о
замужестве своей племянницы с Васильем, которого он называл человеком несообразным и
необузданным.
Преграда эта сделала то, что прежде довольно хладнокровный и небрежный в
обращении Василий вдруг влюбился в Машу, влюбился так, как только способен на такое
чувство дворовый человек из портных, в розовой рубашке и с напомаженными волосами.
Несмотря на то, что проявления его любви были весьма странны и несообразны
(например, встречая Машу, он всегда старался причинить ей боль, или щипал ее, или бил
ладонью, или сжимал ее с такой силой, что она едва могла переводить дыхание), но самая
любовь его была искренна, что доказывается уже тем, что с той поры, как Николай
решительно отказал ему в руке своей племянницы, Василий запил с горя, стал шляться по
кабакам, буянить – одним словом, вести себя так дурно, что не раз подвергался постыдному
наказанию на съезжей. Но поступки эти и их последствия, казалось, были заслугою в глазах
Маши и увеличивали еще ее любовь к нему. Когда Василий содержался в части, Маша по
целым дням, не осушая глаз, плакала, жаловалась на свою горькую судьбу Гаше
(принимавшей живое участие в делах несчастных любовников) и, презирая брань и побои
своего дяди, потихоньку бегала в полицию навещать и утешать своего друга.
Не гнушайтесь, читатель, обществом, в которое я ввожу вас. Ежели в душе вашей не
ослабли струны любви и участия, то и в девичьей найдутся звуки, на которые они отзовутся.
Угодно ли вам или не угодно будет следовать за мною, я отправляюсь на площадку

77 негодяй, мерзавец (фр. ).