Page 14 - Детство. Отрочество. После бала

взвизгивал, потом лег подле меня, положил морду мне на колени и успокоился.
Около оголившихся корней того дуба, под которым я сидел, по серой, сухой земле,
между сухими дубовыми листьями, желудьми, пересохшими, обомшалыми хворостинками,
желто-зеленым мхом и изредка пробивавшимися тонкими зелеными травками кишмя кишели
муравьи. Они один за другим торопились по пробитым ими торным дорожкам: некоторые с
тяжестями, другие порожняком. Я взял в руки хворостину и загородил ею дорогу. Надо было
видеть, как одни, презирая опасность, подлезали под нее, другие перелезали через, а
некоторые, особенно те, которые были с тяжестями, совершенно терялись и не знали, что
делать: останавливались, искали обхода, или ворочались назад, или по хворостинке
добирались до моей руки и, кажется, намеревались забраться под рукав моей курточки. От
этих интересных наблюдений я был отвлечен бабочкой с желтыми крылышками, которая
чрезвычайно заманчиво вилась передо мною. Как только я обратил на нее внимание, она
отлетела от меня шага на два, повилась над почти увядшим белым цветком дикого клевера и
села на него. Не знаю, солнышко ли ее пригрело, или она брала сок из этой травки, – только
видно было, что ей очень хорошо. Она изредка взмахивала крылышками и прижималась к
цветку, наконец, совсем замерла. Я положил голову на обе руки и с удовольствием смотрел
на нее.
Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не упал. Я оглянулся. На
опушке леса, приложив одно ухо и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне
в голову, и я все забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и
бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал
прыжок и больше я его не видал.
Но каков был мой стыд, когда вслед за гончими, которые в голос вывели на опушку,
из-за кустов показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла в том, что я не
выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать,
как это было сказано! Мне было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на седло.
Долго стоял я в сильном отчаянии на том же месте, не звал собаки и только твердил,
ударяя себя по ляжкам:
– Боже мой, что я наделал!
Я слышал, как гончие погнали дальше, как заатукали на другой стороне острова,
отбили зайца и как Турка в свой огромный рог вызывал собак, – но все не трогался с места…

Глава VIII
Игры

Охота кончилась. В тени молодых березок был разостлан ковер, и на ковре кружком
сидело все общество. Буфетчик Гаврило, примяв около себя зеленую, сочную траву,
перетирал тарелки и доставал из коробочки завернутые в листья сливы и персики. Сквозь
зеленые ветви молодых берез просвечивало солнце и бросало на узоры ковра, на мои ноги и
даже на плешивую вспотевшую голову Гаврилы круглые колеблющиеся просветы. Легкий
ветерок, пробегая по листве деревьев, по моим волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно
освежал меня.
Когда нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы,
несмотря на косые, палящие лучи солнца, встали и отправились играть.
– Ну, во что? – сказала Любочка, щурясь от солнца и припрыгивая по траве. – Давайте в
Робинзона.
– Нет… скучно, – сказал Володя, лениво повалившись на траву и пережевывая
листья, – вечно Робинзон! Ежели непременно хотите, так давайте лучше беседочку строить.
Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей
лошади, и притворялся, что очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком
много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться