Page 115 - Ночевала тучка золотая

попался кто-то, наверное бы, решил, что сам черт выскочил на дорогу из преисподней. Но то,
что прошел Колька, преисподняя и была.
Не помнил, как добрался он до Сунжи. Приник к ней, желтенькой, плосконькой
речонке, лежал, поднимая и опуская в воду голову.
Долго-долго так лежал, пока не начало проясняться вокруг. И тогда он удивился: утро.
Солнышко светит. Птицы чирикают. Вода шумит. Из ада да прям в рай. Только в колонию
скорей надо, там Регина Петровна его ждет. Пока сюда огонь не дошел, ее вызволять скорей
требуется. А он себе приятную купань устроил!
Вздохнул Колька, пошел, не стал на себе одежду выжимать. Само высохнет. Но в
колонию через ворота не пошел, а в собственный лаз полез, привычней так, да и безопасней.
Ничего не изменилось с тех пор, как ходил тут с Сашкой. Только посреди двора увидел
он разбитую военную повозку, лежащую на боку, рядом холмик. В холмике дощечка и
надпись химическими чернилами:
Петр Анисимович Мешков. 17.10.44 г.
Колька в фанерку уткнулся. Дважды по буквам прочел, пока сообразил: да ведь это
директор! Его могила-то! Если бы написали «портфельчик», скорей бы дошло. Вот, значит,
как обернулось. Убили, значит. И Регину Петровну убить могут…
Он встал посреди двора и сильно, насколько мочи хватало, крикнул: «Ре-ги-на Пет-ро-
в-на!"Ему ответило только эхо.
Он побежал по всем этажам, по всем помещениям, спотыкаясь о разбросанные вещи и
не замечая их. Он бежал и повторял в отчаянии: «Регина Петровна… Регина Петровна…
Реги…"Вдруг осекся. Встал как вкопанный. Понял: ее тут нет.
Ее тут вообще не было.
Стало тоскливо. Стало одиноко. Как в западне, в которую сам залез. Бросился он за
пределы двора, но вернулся, подумал, что опять через огонь пройти уже не сможет. Сил не
хватит. Может, с ней, с Региной Петровной, да с мужичками он бы прошел… Ради них
прошел, чтобы их спасти. А для себя у него сил нет.
Он прилег в уголке, в доме, на полу, ничего под себя не подстелив, хотя рядом валялся
матрац и подушка тоже валялась. Свернулся в клубочек и впал в забытье.
Временами он приходил в себя, и тогда он звал Сашку и звал Регину Петровну…
Больше у него никого в жизни не было, чтобы позвать.
Ему представлялось, что они рядом, но не слышат, он кричал от отчаяния, а потом
вставал на четвереньки и скулил, как щенок.
Ему казалось, что он спит, долго спит и никак не может проснуться. Лишь однажды
ночью, не понимая, где находится, он услышал, что кто-то часто и тяжело дышит.
— Сашка! Я знал, что ты придешь! Я тебя ждал! Ждал! — сказал он и заплакал.

29

Он открывал глаза и видел Сашку, который тыкал ему в лицо железной кружкой.
Колька мотал головой, и вода проливалась ему на лицо.
Сашка просил, ломая свой язык. «Хи… Хи… Пит, а то умырат сопсем… Надо пит
водды… Хи… Пынымаш, хи…"Колька делал несколько глотков и засыпал. Ему бы сказать
Сашке, как смешно он „умырат“ произносит, да сил не было. Даже глаз открыть сил не было.
Какие уж тут хи-хи.
Сашка накрывал брата чем-то теплым и исчезал, чтобы снова возникнуть со своей
кружкой.
Однажды Колька открыл глаза и увидел незнакомое лицо. Верней, лицо было ему
знакомо, потому что у Сашки, когда он тыкал кружкой в губы, оно оказывалось вдруг такое
странное, чернявое, широкоскулое… Но раньше это почему-то Кольку не смущало. У Сашки
такая голова, что он себе любое лицо придумает.
А тут Колька лишь взглянул и понял: никакой это не Сашка, а чужой пацан в