Page 114 - Ночевала тучка золотая

рубашка со штанами, да пестрая «тютюбейка»… Или уперли? Теперь-то, пока они с Региной
Петровной ищут друг друга, наверняка упрут!
В густых сумерках миновал он станцию. Эшелона с военными уже не было. Зато было
много следов на дороге, и кукуруза на обочине помята и поломана.
А дальше — гарью запахло. Колька не понял, в чем дело, вот Сашка, тот мигом бы
догадался. Сашка бы только мозгой шевельнул и выдал: «А знаешь, они ведь урожай палят!
Чеченов из зарослей выживают!"Так подумал Колька и только потом сообразил, что это он,
он сам, а не Сашка подумал.
Гари становилось больше, уже дым над дорогой, как поземка, полз. Глаза у Кольки
слезились и болели. Он тер глаза, а когда было невмочь, ложился лицом вниз в траву, ему
становилось легче.
Встречались выжженные проплешины. По бокам, и особенно впереди небо играло
красными сполохами, и даже тут, на дороге, было от этих сполохов светлей.
А потом Колька дошел и до огня. Тлели остатки травы, да стволы подсолнечника
дымились — красные раскаленные палки. Тут уж таким жаром пыхало, что Колька лицо
рубашкой закрыл, чтобы брови не обгорели. И ресницы стали клейкими, они, наверное, тоже
опалились.
Тогда он лег на землю и стал думать: идти ему в колонию или не идти? Если идти, то
он сгореть может. Аесли не идти, то получится, будто бросил он Регину Петровну с
мужичками одну среди этого огня и опасности.
Полежал, отдышался, стало легче. Решил, что надо к Регине Петровне идти. Не может
он не идти. Сашка пошел бы.
Огонь теперь поблескивал со всех сторон, и поташнивало Кольку от дыма. К пеплу, к
гари он как-то привык, почти привык, только странно было, что огня вокруг много, а людей
по-прежнему никого.
Это он, когда ехал с Сашкой, не хотел, чтобы попадались люди. А теперь он так же
сильно хотел, чтобы они ему попались.
Хоть разок.
Хоть кто-нибудь.
Вот если бы случилось: он идет, а навстречу ему по дороге на ишачке Регина Петровна
едет! Мужички испуганные в тележке, а сама она по сторонам озирается, огня боится. А
Колька ей кричит: «Ху из ху? Не бойтесь! Я тут! Я с вами! Вместе нам не страшно! Я уже
знаю, как через огонь проходить! Сейчас, сейчас, я вас с мужичками провезу до подсобки, а
там уж рай так рай! Сто лет живи, и никаких пожаров, и никаких чеченов!"Опомнился
Колька, лежит он посреди дороги, угорел, видно. Как упал, не помнит. Голову ломит,
тошнота к горлу подступила. Попробовал встать, не встается. И ноги не идут. Вперед глянул:
господи, крыши домов торчат. Березовская! Вот она! Рукой подать! На карачках, да
доползу…
А тут уж огороды, деревья, кусты, огонь через них не пробивает. Как до колодца
добрел, Колька опять не помнил. Цепь долго спускал, а поднять уж сил не хватило. Дважды
до середины ведерко выбирал, а оно вырывалось из рук, падало обратно.
Перегнулся над краем Колька, стал из колодца дышать. Воздух сырой, холодный,
только бы не упасть. Обвязал он ногу цепью и долго лежал на перегибе, голова там, а ноги
наружу.
Полегчало. Лишь небольшая тошнота осталась.
Побрел он дальше. Мимо поля, мимо кладбища, тут ему вдруг показалось, что вовсе
это не столбики гранитные, а чечены рядами стоят… Неподвижная толпа застыла при виде
Кольки, глазами его провожает… Наваждение какое-то! Или он с ума стал сходить. Закрыл
глаза, провел по лицу рукой, снова взглянул: столбики каменные, а никакие не чечены. Но
шаги на всякий случай ускорил и глаз не спускал, чтобы, не дай бог, опять не превратились в
чеченов! В сторону колонии огонь не проник, тут ни голову рубашкой прикрывать, ни к
траве приникать не надо. Вот только черен он был, Колька, хоть сам себя не видел. Если бы