Page 120 - Ночевала тучка золотая

говорят, правилам!
Виктор Иванович был в вязаной шапочке, в босоножках.
Он подал мне два дубовых веника — сам делал! — и повел в парную, по пути наказав
окунуть их в холодный бассейник, а потом хорошенько стряхнуть, чтобы влаги не осталось.
В эти веники, уткнувшись лицом, можно было дышать в парной, когда нас облепил, окутал
сильный жар. И тут, на полках, все друг друга окликали, все знали. Кому-то кричали: «Коля,
давай еще! Хорошо бы мяты! Эвкалипта! Витя! Эвкалипта у тебя нет?"А потом разложили
меня на каменном полке, это уже не в парной, и Виктор Иванович с моим приятелем
кудесили надо мной, особенно старался Виктор Иванович. Он поставил две шайки: одну в
другой, с кипятком, а сверху третью — с мыльной пеной. Он окунал два веника в кипяток и
быстро переносил их на мое тело. Прижимая к бокам, к спине, к позвоночнику, раскаляя до
боли кожу, он шептал: „Терпи… Терпи…“ И все разогревал меня, да так, что еще немного, и
я бы не выдержал, но, видно, в том и было искусство, что он знал меру, эту границу-то!
А потом они терли, мылили, ласкали пальцами каждую во мне мышцу, каждую
жилочку, подолгу растирали руки от кисти к плечу и ноги от пальцев вверх к коленям, а
потом и брови, и щеки, нежненько, от носа к вискам, и все это потом ополаскивали водой, то
горячей, на пределе (но ни разу того предела не перешли!), а то холодной, и тоже на пределе
терпения.
Опять пошли горячие венички к моему радикулитному поясу, это уж специально, я
потому и пошел в баню, что приболел; замучил меня радикулит…
О радикулите надо отдельно сказать, он у меня такой давний, застарелый… С тех пор,
как я однажды в детстве в поле среди сухой кукурузы в ямке полежал… Всадники гнались за
нами. Одна лошадь прошла надо мной в сантиметре. Я слышал затылком, как она
переставляла копыта и шумно дышала, шевеля на моем затылке волосы… Но были сумерки,
и всадник не успел понять, отчего его конь затоптался на одном месте. Издали протяжно, на
чужом гортанном языке его кликнули на помощь — кого-то поймали! И он ускакал, стегнув
нерасторопную конягу.
С тех самых пор мучит, мучит эта неумолимая боль в спине… Спасибо бане, спасибо
Виктору Ивановичу, спасителю моему.
А в перерывчик блаженно усталые мои новые друзья извлекли водочку, у банщика
подкупили пивца: по рублю за бутылку, а Виктор Иванович достал кореечку, лучку зеленого
и банку с огурцами… И тихо-мирно, завернувшись в простыни, приняли из стаканчика,
видать, тоже ритуального.
Виктор Иванович стал рассказывать про дубовые венички, которые он ломает, потом
под гнет кладет, потом вялит на балконе и хранит в полиэтиленовом мешке… До
следующего сезона как раз хватает!
— До лета, что ли? — спросил мой приятель, полковник-танкист.
— Эх, молодежь! — сказал Виктор Иванович, покачав головой. — Все-то вас учи да
учи, ничего не знаете! До Троицы! Слыхивали про такую?
Последний раз они зашли в парную — лакировочка! А потом допили, оделись и вышли
наружу. Но это был еще неполный ритуал, так я понял. Они свернули в ту же баню, с
обратной ее стороны. Виктор Иванович скрылся за грязной дверью, но вскоре появился и
поманил нас за собой: «Сюда! Сюда давайте!"В замусоренной полуподвальной комнатке
стоял фанерный щиток, а за ним сидели два человека, выпивали: мы их видели в той же
бане… А около них стоял небольшого росточка в зимней ушанке, в ватнике мужичок.
— Как, Николай Петрович, будет? — спросили его.
— Будет, будет, — отвечал он озабоченно. — Вот, хотите тут, а хотите в другой
отсек…
— Нам бы в другой отсек… Если можно, — сказал Виктор Иванович. Повелительно
так сказал.
Нас повели через заваленный столярной рухлядью коридор и привели в другой чулан,
побольше первого. И тут была фанерка, и ящики вместо табуреток. Николай Петрович