Page 121 - Ночевала тучка золотая

скрылся, принес бутылку и стаканы.
Разливая, Виктор Иванович кивнул в сторону коридора и сказал:
— А эти… наши! Один подполковник, а другой не помню… Из интендантов, кажись…
— А вы из каких? — спросил почему-то я.
Он, не отвечая, достал книжку участника войны.
— Вот, — сказал. — Я всю войну от корки до корки. Выпили. Он глотнул из банки
рассольчик и, заедая корочкой, добавил:
— Начиная от парада в сорок первом… А потом везде… Я автоматчиком был… Вот на
Кавказе… Мы там этих, черных, вывозили. Они Гитлеру продались! Их республиканский
прокурор был назначен генералом против нас…
Он опять налил. И мы выпили.
— В феврале, в двадцатых числах, помню, привезли нас под праздник в селение, вроде
как на отдых. А председателю сельсовета сказали: мол, в шесть утра митинг, чтобы все
мужчины около твово сельсовета собрались. Скажем и отпустим. Ну, собрались они на
площади, а мы уже с темноты вокруг оцепили и сразу, не дав опомниться, в машины да под
конвой! И по домам тогда уж… Десять минут на сборы, и в погрузку! За три часа всю
операцию провели. Ну, а те, что сбежали… Ох, и лютовали они… Мы их по горам
стреляли… Ну, и они, конечно…
Появился Николай Петрович, посмотрел на пустую бутылку, сказал:
— Закрываю, пора!
Встали, Виктор Иванович выходил первым и продолжал рассказывать:
— Помню, по Аргуни шли… Речка такая… На ишачках, значит, одиннадцать ишачков,
я второй… Он как полоснет с горки из пулемета! Двое упали, а мы, остальные, отползли за
выступ! Настроили миномет, и по той горке, где он засел, как дали… Горку ту срезали, ни
пулеметчика, ни пулемета! Клочка одежды не нашли. У нас ведь как положено: голову
тащишь в штаб, а там кто-нибудь из ихних опознает и вычеркнет из списков: Ах-мет или еще
кто… Ну, там до весны орден дали, а потом татар из Крыма переселял… Больше на тот
свет… Калмыков, литовцев… Тоже злодеи-фашисты, сволочи такие…
И вдруг я услыхал что-то уже знакомое, слышанное давным-давно. Наверное, там же,
на Кавказе.
— Всех, всех их надо к стенке! Не добили мы их тогда, вот теперь хлебаем.
Тут завернули мы в стекляшку, она как бы тоже не случайно встала на нашем пути.
Расположенная рядом с церковью, так и зовется стекляшка: у Петра и Павла, ее в Москве
знают. Разменяли рубль на мокрую мелочь, сполоснули кружки, из автоматов нацедили пива
и за грязным столом стали пить, закусывая солеными баранками.
Толпился кругом народ, люди здоровались, перекликались. И тут, как в бане, все знали
и приветствовали друг друга.
К Виктору Ивановичу притянулись двое, сморщенные, в длиннополых старого покроя
пальто из черного драпа. Мне их представили как «наших ребят», завсегдатаев.
— Вот они повоевали… — хвалил их Виктор Иванович. — Мы в одних войсках были,
хоть и не встречались… Да тут наших много!
Он повел рукой, и я невольно оглянулся. И правда, не считая студентов, которых
нетрудно было выделить по возрасту и одежде, другие все или почти все были как бы
вровень с нашим Виктором Ивановичем… Не такие моложавые, но уж точно, спокойные,
благостные, что ли. И хоть без погон, но чувствовалась в них старая выучка… Школа. Какая
школа!
Виктор Иванович кричал своим дружкам, похрустывая солененькой бараночкой,
крошки от нее летели на пол:
— Я этих гадов как сейчас помню… У меня грамота лично от товарища Сталина! Да!
Его мирные улыбчивые дружки кивали и протягивали с мутным питием кружки,
соединив их в едином толчке.
А ведь, не скрою, приходила, не могла не прийти такая мысль, что живы, где-то