Page 112 - В списках не значился

немцам. Штык ни в чем не был виноват перед ним: виноваты были руки, что повернули этот
штык против него.
Он поднял самозарядку: хорошо, что он нашел ее именно сегодня, вот она и
пригодилась. Если не подведет: все-таки она очень капризна, эта СВТ. Он прищурил глаз,
ловя на мушку рослого, что стоял к нему спиной. Прищурил, и фигура вдруг расплылась в
пятно, теряя очертания. Он протер глаза, прицелился снова, и снова рослый утратил
резкость. С ним никогда не случалось такого, зрение его всегда было отличным, и все же он
сразу все понял: он терял зрение, и больше всего терял как раз в правом глазу.
Он не позволил себе расстраиваться. Он просто открыл второй глаз и стал целиться,
корректируя мушку обоими глазами. Это было непривычно, но все же он подвел ствол туда,
куда хотел, и плавно надавил спуск. И одновременно с грохотом выстрела увидел, как
рослого швырнуло вперед, как, вскинув руки, он падает на кирпичи. Он еще раз нажал на
спусковой крючок, но автоматика отказала, и второго выстрела не последовало. А
перезаряжать было некогда: надо было уходить. Он плохо знал эти подвалы.
Он шел быстро, но часто останавливался, приглядываясь к отсекам и переходам. Где-то
сзади слышались голоса, ударило несколько очередей. Немцы преследовали его, но в
подвалах он надеялся уйти, если сам не заскочит в тупик, в глухой, не имеющий другого
выхода отсек. Тогда придется принимать бой, и бой этот будет его последним боем. Один раз
он уже вскочил в такой каземат, но вовремя успел сообразить и убрался оттуда и теперь
предпочитал не спешить. Тем более что немцы продвигались по подвалам медленно,
стараясь либо высветить, либо обстрелять все темные ниши и норы.
И все-таки надо было искать место, где можно было бы отлежаться: уходить
бесконечно он не мог, и, в конце концов, немцы где-нибудь зажали бы его. И он искал такое
место, особенно старательно ощупывая стены в темных переходах. Искал какой-либо лаз,
дыру, пролом, через которые можно было бы выбраться назад, или, отлежавшись,
пропустить немцев и уйти в те отсеки, которые они уже проверили, осветили и простреляли.
Дыру, которую, он нашел только потому, что искал, обнаружить было трудно. Она
была расположена вровень с полом сразу за уступом подвальной стены в переходе настолько
коротком, что никому бы не пришло в голову, что здесь может быть еще какой-то выход. Лаз
был узким, шел горизонтально, но заворачивал под прямым углом в метре от прохода: ему
пришлось лечь на бок, чтобы вползти куда-то, где было темно, как в могиле и как в могиле
тихо. Он не знал размеров отсека, куда заполз, но сразу же повернулся лицом к дыре и
выставил автомат. Это была удобная нора: он оценил ее, еще ничего не проверив, только по
хитро прорытому ходу. Здесь почти не слышались немецкие голоса, и песок, на котором он
сейчас лежал, был мягким и даже теплым, и все это было ему на руку, все пока было удачей.
Топот сапог ударами отдавался в песке, и он всем телом ощущал эти удары. Вот сейчас
передовые подходят к темному переходу: из-за толщи песка глухо донеслась очередь.
Стрельнули и сейчас должны бежать дальше, в соседний отсек. Пробежали. Пробежали, не
задерживаясь в коротком переходе.
Топот немецких сапог замирал в его теле: удары ощущались все слабее, все отдаленнее.
Он облегченно вздохнул и поставил автомат на предохранитель.
— Пронесло гадов?
Он резко повернулся: голос звучал из темноты. Хриплый, задыхающийся. Сердце его
забилось в бешеном ритме:
— Кто?
— А ты-то кто?
— Свой!
— Ну, а я еще больше свой. Сколько вас?
— Один.
— Последний?
— Не считал. Да где ты тут?
— Обожди, свет зажгу. Свечей мало осталось, берегу, но ради такого случая…