Page 110 - Белый пароход

полпути, чего бы это ни стоило!» И захотелось немедленно действовать — тотчас вызвать
машину из гаража и помчаться туда, в полуподвал с зарешеченными окнами, называемый
следственным изолятором, где сидел Абуталип Куттыбаев, и сразу приняться за дело —
допрашивать, не теряя времени, прямо там, в камере, да так допрашивать, чтобы душа у того от
страха в кишках замирала. И никаких двусмысленностей насчет исхода дела; признает
Куттыбаев вину, подтвердит англо-югославские задания, назовет всех, кто вместе с ним был в
партизанах, — получит 58 статью с пунктом «а» — 25 лет лагерей, а нет — расстрел за измену,
за агентурное сотрудничество с иностранными спецслужбами и идеологически подрывную работу
среди местного населения. Пусть крепко подумает.
Представляя себе, как все это будет происходить, Тансыкбаев многое предвидел наперед: и
то, как сложится разговор на допросе, как будет упираться Куттыбаев и какие меры придется
пред-принять, чтобы сломить его, но он знал также, что все равно тот никуда не денется, выбора
у него нет, если хочет жить. Конечно, будет упорно оправдываться, дескать, ни в чем не
виновен, плен искупил с оружием в руках, воюя вместе с югославскими партизанами, был ранен,
пролил кровь, по окончании войны прошел депортационную комиссию, после войны честно
трудился и т. д. и т. п. Все это пустой разговор. Откуда Куттыбаеву знать, что он нужен не в
этом, а совсем в ином качестве. И что в том качестве, в котором он требуется, он послужит
началом целой акции по искоренению затаившихся врагов государства. Он нужен как первое
звено, за которым потянется вся цепь. Что может быть выше государственных интересов? Иные
думают — жизнь людская. Чудаки! Государство
— это печь, которая горит только на одних дровах — на людских. А иначе эта печь заглохнет,
потухнет. И надобности в ней не будет. Но те же люди не могут существовать без государства.
Сами себе устраивают сожжение. А кочегары обязаны подавать дрова. И на том все стоит.
Философствуя обо всем этом, поскольку в партшколе когда-то кое-что слышал о классических
учениях, сидя за столом рядом с женой, от которой, казалось бы, трудно укрыть мысли, успевая
кивать и поддакивать соседям в общем разговоре, Тансыкбаев восхищался втайне тем, как
чудесно устроен человек. Вот, к примеру, он сидит в компании, в званых гостях, делает вид,
будто целиком и полностью поглощен значимостью этого момента, а сам думает совершенно о
другом. Кто может представить, на что он нацелился, какие вызревают у него планы?! Сознание
того, что в нем, мирно сидящем за столом, таится нечто сокрушительное, неотвратимое,
зависящее только от его воли, что пока никому не доступны его замыслы, скрытая сила которых,
реализуясь, заставит людей ползать на коленях перед ним, а через него — и перед самим Богом-
Властью, и что в этой связи он является одной из ступеней среди множества, и все-таки
считанных, ступеней к устраша-ющему пьедесталу Бога-Власти, вызывало в нем физическое
блаженство и нетерпение, как при виде вкусной еды или в исступленном предощущении
совокупления. И от каждой следующей рюмки это возбуждение в нем все больше нарастало и
завладевало им, растекаясь по телу истомой ускоряющихся кровотоков, и ему стоило немалых
усилий сдерживаться, твердя себе, что он начнет осуществлять свой план не далее как завтра,
что он все еще успеет.
Перебирая в уме детали предстоящего дела, Тансыкбаев испытывал чувство глубокого
удовлетворения основательностью своих намерений, логичностью замысла. И все же было
ощущение, что чего-то еще вроде не хватает, требовалось еще что-то додумать, и какие-то улики
вроде остались еще не задействованы, не осмыслены в достаточной мере.
К примеру, что-то ведь таилось в записях Куттыбаева о манкурте. Манкурт! Оболваненный
манкурт, убивший свою мать! Да, конечно, это старинная легенда, но что-то записывавший
легенду Куттыбаев ведь имел в виду?! Не зря, не случайно он так старательно и подробно
записал это сказание. Да, манкурт, манкурт… Что же тут сокрыто, если иносказательное, то что