Page 12 - Белый пароход

Едигей задрал голову, чтобы получше разглядеть, кто бы это мог быть. На этой трассе они все
знали друг друга, свой оказался парень. С ним и передал Едигей, чтобы на Кумбеле, на узловой
станции, где жила Айзада, сообщили ей о смерти отца. Машинист охотно согласился выполнить
эту просьбу из уважения к памяти Казангапа, тем более на Кумбеле пересмена поездных бригад,
и обещал даже на обратном пути подвезти Айзаду с семьей, если она к тому времени поспеет.
Человек был надежный. Едигей почувствовал даже облегчение. Значит, одно дело сделано.
Поезд тронулся через несколько минут, и, прощаясь с машинистом, Едигей увидел, что кто-то
долговязый шел к нему краем полотна, вдоль набирающего ход состава. Едигей вгляделся, то
был Эдильбай.
Пока Едигей сдавал смену, пока они с Длинным Эдильбаем поговорили о случившемся,
повздыхали, повспоминали Казангапа, на Боранлы-Буранный вкатилась и разминулась здесь еще
пара поездов. И когда, освободившись от всех этих дел, Едигей пошел домой, вспомнил по
дороге наконец-то, что позабыл давеча напомнить жене, вернее посоветоваться, как же быть,
дочерям-то своим да зятьям как сообщить о кончине старика Казангапа. Две замужние дочери
Едигея жили совсем в другой стороне — под Кзыл-Ордой. Старшая в рисоводческом совхозе, муж
ее тракторист. Младшая жила вначале на станции под Казалинском, потом переехала с семьей
поближе к сестре, в тот же совхоз, муж ее работал шофером. И хотя Казангап не приходился им
родным человеком, на похороны которого полагается непременно прибыть, Едигей считал, что
Казангап был для них дороже, чем любой другой родственник. Дочери народились при нем в
Боранлы-Буранном. Здесь выросли, учились в школе, в станционном интернате в Кумбеле, куда
отвозили их поочередно то сам Едигей, то Казангап. Вспомнил девчушек. Вспомнил, как на
каникулы или с каникул возили их верхом на верблюде. Младшая впереди, отец посередине,
старшая сзади — и поехали все втроем. Часа три, а зимой так и дольше, рысцой размашистой
бежал Каранар от Боранлы-Буранного до Кумбеля. А когда Едигею некогда было, отвозил их
Казангап. Он был им как отец. Едигей решил, что утром надо дать им телеграмму, а там как
сумеют… Но пусть знают, что нет больше старика Казангапа…
Потом он шел и думал о том, что утром перво-наперво надо пригнать с выпаса своего
Каранара, очень он нужен будет. Умереть не просто, а похоронить человека честь по чести в
этом мире тоже нелегко… Обнаруживается всегда, что того нет, этого нет, что все нужно
добывать в спешном порядке, начиная от савана и кончая дровами для поминок.
Именно в тот момент в воздухе что-то колыхнулось, напомнило, как бывало на фронте,
отдален-ный удар мощной взрывной волны, и земля содрогнулась под ногами. И он увидел прямо
перед собой, как далеко в степи, в той стороне, где располагался, насколько ему было известно,
Сарозек-ский космодром, что-то взлетело в небо сплошь пламенеющим, вырастающим ввысь
огненным смерчем. И оторопел — в космос поднималась ракета. Такого он еще никогда не
видывал. Он знал, как все сарозекцы, о существовании космодрома Сары-Озек-1, то было отсюда
километрах в сорока или чуть поменьше, знал, что туда проброшена отдельная железнодорожная
ветка от станции Тогрек-Там, и рассказывали даже, что в той стороне в степи возник большой
город с большими магазинами, слышал бесконечно по радио, в разговорах, читал в газетах о
космонавтах, о космических полетах. Все это происходило где-то поблизости, во всяком случае,
на концерте самодеятельности в областном городе, где жил Сабитжан, а город этот находился
куда дальше — около полутора суток езды поездом, — детишки хором пели песенку о том, что
они самые счастливые дети на свете, потому что дяди космонавты уходят в космос с их земли; но
поскольку все, что окружало космодром, считалось закрытой зоной, Едигей, живя не так далеко
от этих мест, довольствовался тем, что слышал и узнавал стороной. И вот впервые наблюдал
воочию, как стремительно вздымалась в бушующем напряженном пламени, озаряя округу
трепещущими сполохами света, космическая ракета в темную, звездную высь. Едигею стало не