Page 134 - Белый пароход

Нойон же не унимался с вопросами:
— Так выходит, как понимать, — на базаре где приспособилась, что ли?
— Да, на базаре! — вызывающе ответила Догуланг.
— Торговец или скиталец? А может быть, вор базарный?
— Не знаю, торговец, или скиталец, или вор базарный, — повторила Догуланг.
И опять взрыв хохота и визг.
— А какая ей разница, что торговец, что скиталец или вор — самое главное на базаре этим
делом заняться!
И тут неожиданно в рядах воинов раздался чей-то голос. Кто-то сильно и громко крикнул:
— Это я — отец ребенка! Да, это я, если хотите знать!
И все разом стихли, все разом оцепенели — кто же это? Кто это откликнулся на зов смерти в
последнюю минуту, навсегда уносившую с собой не выданную вышивальщицей тайну?
И все поразились: пришпоривая своего звездолобого коня, из рядов выехал вперед сотник
Эрдене. И, удерживая Акжулдуза на месте, снова повторил громко, оборачиваясь на стременах к
толпе:
— Да, это я! Это мой сын! Имя моего сына — Кунан! Мать моего сына зовут Догуланг! А я
сотник Эрдене!
С этими словами на виду у всех он соскочил с коня, хлопнул Акжулдуза наотмашь по шее, —
тот отпрянул, а сам сотник, сбрасывая на ходу с себя оружие и доспехи, отшвыривая их в
стороны, направился к вышивальщице, которую уже держали за руки палачи. Он шел при
полном молчании вокруг, и все видели человека, свободно шедшего на смерть. Дойдя до своей
возлюбленной, приготовленной к казни, сотник Эрдене упал перед ней на колени и обнял ее, а
она положила руки на его голову, и они замерли, вновь соединившись перед лицом смерти.
В ту же минуту ударили добулбасы, ударили разом и загрохотали, надсадно ревя, как стадо
всполошившихся быков. Барабаны взревели, требуя общего повиновения и общего экстаза
страстей. И все разом опомнились, все вернулось на круги своя, раздались команды — всем быть
готовыми к движению, к походу. И возглашали барабаны: всем быть, как все, всем исполнять
свой долг! А палачи немедленно приступили к делу. На помощь палачам бросились еще трое
жасаулов. Они повалили сотника на землю, быстро связали ему руки за спиной, то же самое
проделали и с вышивальщицей и подтащили их к лежащему верблюду; быстро накинули общую
веревку — одну удавку на сотника, другую, через межгорбие верблюда, — на шею
вышивальщицы и в страшной спешке, под несмолкаемый грохот барабанов, стали поднимать
верблюда на ноги. Животное, не желая подниматься, сопротивлялось. Верблюд орал, огрызался,
злобно лязгая зубами. Однако под ударами палок ему пришлось встать во весь свой огромный
рост. И с боков двугорбого верблюда повисли в одной связке, в смертельных конвульсиях, те
двое, которые любили друг друга поистине до гроба.
В барабанной суматохе не все заметили, как паланкин хагана понесли с холма. Хаган покидал
место казни, с него было довольно; наказание достигло цели, более того, превзошло ожидания —
ведь обнаружился-таки тот неизвестный, обладавший вышивальщицей, что постельные утехи
ставил превыше всего, им оказался сотник, один из сотников, обнаружился-таки на глазах у всех
и понес заслуженную кару, быть может, в отместку за того, давнего неизвестного, так и
оставшегося неизвестным, в объятиях которого побывала в свое время его Бортэ, родившая
первенца, всю жизнь в глубине души не любимого хаганом…
А барабаны гудели, рокотали яростно и надсадно, сопровождая гулом своим проход верблюда
с повешенными телами любовников, разделивших на двоих одну веревку, перекинутую через
верблюжье межгорбье. Сотник и вышивальщица бездыханно болтались по бокам вьючного
животного, — то было жертвоприношение к кровавому пьедесталу будущего владыки мира.