Page 135 - Белый пароход

Добулбасы не смолкали, леденя душу, держа всех в оглушении и оцепенении, и каждый в тот
день мог видеть собственными глазами то, что могло случиться и с ним, поступи он вопреки воде
хана, неуклонно идущего к своей цели…
Палачи-жасаулы прошествовали со своим верблюдом — передвижной виселицей
— мимо войска и обозов и, пока они погребали тела умерщвленных в заранее вырытой яме,
добулбасы не умолкали, барабанщики работали в поте лица.
Войско тем временем выступило в путь, и снова степная армада Чингисхана двинулась на
запад. Полчища конницы, обозы, стада, гонимые для прикорма, оружейные и прочие подсобные
мастерские на колесах, все, кто шел в походе, все до едина, поспешно снимались, поспешно
покидали то проклятое место в сарозекской степи, все уходили не мешкая, и осталась на
покинутом месте лишь одна неприкаянная душа, не знавшая куда себя деть и не посмевшая
напомнить о себе, — прислужница Алтун с ребенком на руках. О ней вдруг все забыли, от нее
уходили, словно бы стыдясь того, что она еще существует, все делали вид, что ее не видят, все
бежали, как с пожара, всем было не до нее.
Вскоре все смолкло вокруг, никаких добулбасов, никаких возглашений, никаких знамен…
Лишь вмятины от копыт, унавоженный путь, указывающий направление похода, — исчезающий
след в сарозекской степи…
Покинутая всеми, в оглушительном одиночестве, прислужница Алтун бродила, подбирая у
вчерашних очагов остатки подгорелой и брошенной пищи, складывая про запас
полуобглоданные кости в сумку, и среди прочего наткнулась на оставленную кем-то овчину,
взвалила ту шкуру себе на плечи, чтобы постелить ее на ночь под себя и ребенка, матерью
которого она оказалась поневоле…
Поистине Алтун не знала, что ей делать, куда путь держать, как быть дальше, где искать
приюта, как прокормить младенца. Пока светило солнце, она еще могла надеяться на какое-то
чудо: а вдруг да улыбнется счастье, вдруг да встретится жилище — затерявшаяся в степи пасту-
шья юрта. Так думалось ей, так пыталась она обнадежить себя, рабыня, получившая нечаянно и
свободу, и ту ношу судьбы, о которой она страшилась думать. Ведь новорожденный вскоре
проголодается, потребует молока и помрет у нее на глазах от голода. Этого она страшилась. И
была бессильна что-либо предпринять.
Единственное и маловероятное, на что могла рассчитывать Алтун, — это обнаружить в степи
людей, если таковые существовали в этих пустынных краях, и, если окажется среди них
кормящая мать, поднести ей ребенка, а себя предложить в добровольное рабство. Женщина
бродила непри-каянно по степи, шла наугад то на восток то на запад, то снова на восток… Она
шла с ребенком на руках без отдыха. День приближался к полудню, когда дитя стало все больше
ерзать, хныкать, плакать, просить грудь… Женщина перепеленала младенца и пошла дальше,
убаюкивая его на ходу. Но вскоре ребенок заплакал сильнее и уже не утихал, плакал до синевы,
и тогда Алтун остановилась и закричала в отчаянии:
— Помогите! Помогите! Что же мне делать?
На всем необозримом степном пространстве не было ни дымка, ни огонька. Безлюдно прости-
ралась вокруг степь, глазу не на чем остановиться… Бескрайняя степь да бескрайние небеса,
лишь маленькое белое облачко тихо кружило над головой…
Ребенок корчился в плаче. Алтун взмолилась и запричитала:
— Ну, что же ты хочешь от меня, несчастный?! Ведь тебе от роду седьмой день! На свое
несчастье появился ты на этот свет… Чем же мне накормить тебя, сиротиночка? Не видишь —
вокруг ни души! Только мы с тобой в целом мире, только мы с тобой, горемычные, и только белая
тучка в небе, даже птица не летит, только белая тучка кружит… Куда же мы с тобой пойдем? Чем
мне кормить тебя? Покинуты мы, брошены, а отец и мать твои повешены и закопаны, и куда идут