Page 157 - Белый пароход

способ гадания имел свою сложную символику, свою старинную терминологию. Когда Едигей
раскладывал камушки, приговаривая и заклиная, чтобы они отвечали честно и правдиво, жив ли
человек по имени Абуталип, где он, и скоро ли дорога ляжет перед ним, и что на челе у него, и
что на душе, ребята сосредоточенно молчали, неотрывно следя за тем, как располагались камни.
Как-то раз Едигей услышал какое-то шебаршение, тихий разговор за углом. Заглянул осторожно.
То были Абуталиповы ребята. Эрмек теперь сам гадал на камнях. Раскладывая их как умел, он
при этом каждый камушек подносил ко лбу и к губам и каждый заверял:
— И тебя я люблю. Ты тоже очень умный, хороший камушек. И ты не ошибайся, не
спотыкайся, говори честно и прямо, так же как говорят камушки дяди Едигея. — Потом он
принялся истолковывать старшему брату значение расклада, в точности повторяя сказ Едигея. —
Вот видишь, Даул, общая картина неплохая, совсем неплохая. Вот это дорога. Дорога немного
затуманена. Туман какой-то стоит. Но это ничего. Дядя Едигей говорит, это дорожные
неурядицы. В пути не без этого. Отец все время собирается в путь. Он хочет сесть в седло, но
подпруга ослабла немного. Вот видишь, подпруга не затянута. Ее надо подтянуть покрепче.
Значит, что-то еще задерживает отца, Даул. Придется подождать. А теперь посмотрим, что на
правом ребре, что на левом ребре. Ребра целы. Это хорошо. А на лбу что у него? На лбу хмурость
какая-то. Очень он беспокоится о нас, Даул. На сердце, вот видишь этот камушек, на сердце
боль и тоска — очень он соскучился по дому. Скоро ли путь? Скоро. Но одна подкова на заднем
копыте коня болтается. Значит, надо перековать. Придется подождать еще. А что в переметных
сумах? О, в сумах покупки с базара! А теперь — будет ли ему доброе расположение звезд? Вот
видишь, эта звезда — Золотая коновязь. А от нее пошли следы. Они еще не совсем ясные.
Значит, предстоит скоро отвязать коня и двинуться в путь…
Буранный Едигей незаметно отошел, растроганный, огорченный и удивленный всем этим. С
того дня он стал избегать гадания на камнях…
Но дети детьми, их можно было еще как-то утешить, обнадежить, а если на то пошло, взять на
себя такой грех — обмануть до поры до времени. Но еще одна кручина-дума поселилась в душе
Буранного Едигея. В тех обстоятельствах и в той цепи событий она должна была возникнуть, она,
как тот оползень, должна была когда-то стронуться с места, и остановить ее он не смог…
Очень он переживал за нее, за Зарипу. Хотя и не было между ними никаких иных разговоров,
помимо обычных житейских, хотя никогда и ни в чем не давала она тому повода, Едигей
постоянно думал о ней. Но он не просто жалел ее, сочувствовал, как любой и каждый, не просто
сострадал ей оттого, что все видел и знал, какие беды обступали ее, тогда не стоило бы и речи
заводить. Он думал о ней с любовью, с неотступной мыслью о ней и внутренней готовностью
стать для нее человеком, на которого она могла бы положиться во всем, что касалось ее жизни.
И он был бы счастлив, если бы узнал, что она, допустим, так и полагает, что именно он,
Буранный Едигей, самый преданный и самый любящий ее человек на свете.
То было мучительно — делать вид, что ничего особенного он к ней не испытывает, что между
ними ничего не может и не должно быть!..
По пути в Кумбель всю дорогу он был занят этими размышлениями. Изводился. По-разному
думалось. Испытывал странное, переменное состояние духа как бы в ожидании то ли скорого
праздника, то ли неминуемой болезни. И в этом его состоянии ему казалось порой, что снова он
находится на море. На море человек всегда чувствует себя по-другому, не как на земле, даже
если все спокойно вокруг и, казалось бы, ничего не грозит. Как ни раздольно, как ни отрадно
подчас бороздить по волнам, пусть и занимаясь нужным делом на плаву, как ни красивы
отражения закатов и зорь на водной глади, но все равно надо было возвращаться к берегу, к
тому или иному, но к берегу. Вечно на плаву не пробудешь. А на берегу ждет совсем иная жизнь.
Море — временно, сушь постоян-на. Или, если страшно приставать к берегу, надо найти остров,