Page 154 - Белый пароход

привязанность, это страшно… Как лишить их мечты? Что с ними будет? Ведь они только этим и
живут… Ждут, ждут изо дня в день, каждую минуту… Надо будет со временем выбраться отсюда,
переменить место… Пусть подрастут немного. За Эрмека очень боюсь. Пусть он хоть чуточку
повзрослеет… И тогда скажу, да и сами догадаются понемногу… А сейчас нет, не в силах… Пусть
уж я сама… Напишу письма братьям и сестрам, своим и его. Теперь-то что им бояться нас?
Откликнуться, надеюсь, помогут уехать… А там видно будет… Мне теперь только бы детей
Абуталипа вырастить, раз уж самого нет…
Так рассуждала она, а Буранный Едигей молча слушал, понимая и принимая смысл каждого ее
слова, зная наверняка, что это лишь самая малая толика, самая поверхностная часть того, что,
как смерч, пронеслось и проносится в ее мыслях. Всего не высказать в таких случаях… Потому он
сказал, стараясь нисколько не расширить границ разговора:
— Пожалуй, ты права, Зарипа… Если бы я не знал этих ребят, сомневался бы. Но на твоем
месте я тоже не посмел бы сказать такое. Немножко надо подождать. А пока родственники твои
откликнутся, не сомневайся ни в чем, что касается нас. Как были, так и будем держаться.
Работай, как и прежде, дети будут у нас вместе с нашими. Сама знаешь, Укубала любит их как
своих. А остальное видно станет…
И еще сказала в этом разговоре Зарипа с тяжелым вздохом:
— Вот ведь как устроено, оказывается, в жизни. Так страшно, так мудро и взаимосвязанно.
Конец, начало, продолжение… Если бы не дети, честное слово, Едигей, не стала бы я жить
сейчас. Пошла бы даже на это. Зачем мне жить? Но дети, они обязывают, они принуждают, они
удерживают меня. И в этом спасение, и в этом продолжение. Горькое, тяжкое, но продолжение…
И думаю я сейчас со страхом не о том даже, когда они узнают правду, от этого никуда не
денешься, а о том, что будет дальше. Это всегда будет в них кровоточить, то, что случилось с их
отцом. В любом случае, будут ли они поступать на учебу, на работу, предстоит ли им проявить
себя в чем-то в глазах общества, с этой фамилией им нигде ходу не будет… И когда я думаю об
этом, мне кажется, что существует какая-то всесильная преграда для нас. Мы с Абуталипом
избегали разговоров этих. Я его щадила, он меня. С ним, я была в том уверена, наши сыновья
выросли бы полноценными людьми… И это нас оберегало от разрушений, от невзгод… А теперь я
не знаю… Я не смогу заменить им его… Потому что он — это был он… Он бы всего добился. Он
хотел как бы переместиться, перевоплотиться в своих детей. Потому он и умер, оттого, что его
оторвали от них…
Едигей внимательно слушал ее. То, что Зарипа высказала эти сокровенные мысли ему как
наиболее близкому человеку, вызывало в нем искреннее желание как-то отозваться, оградить,
помочь, но сознание своего бессилия угнетало его, вызывало глухое, подспудное раздражение.
Они уже приближались к разъезду Боранлы-Буранному. По знакомым местам, по перегону, на
котором Буранный Едигей сам работал многие лета и зимы…
— Ты приготовься, — сказал он Зарипе. — Прибываем уже. Значит, так и порешили — детям
пока ни слова. Хорошо, так и будем знать. Ты, Зарипа, сделай так, чтобы не выдать себя. А
сейчас приведи себя в порядок. И иди в тамбур. Стой у дверей. Как только поезд остановится,
спокойно выходи из вагона и жди меня. Я выйду, и мы пойдем.
— Что ты хочешь сделать?
— Ничего. Это оставь мне. В конце концов, ты имеешь право сойти с поезда.
Как всегда, пассажирский поезд номер семнадцать шел напролет через разъезд, правда
сбавляя скорость у семафора. Именно в этот момент, при въезде на Боранлы-Буранный, поезд
резко затормозил с шипением и страшным скрежетом букс. Все испуганно повскакали с мест.
Раздались выкрики, свистки по всему поезду.
— Что такое?