Page 189 - И дольше века длится день

машина на дороге за шлагбаумом, Буранный Едигей покачал головой. «А вдруг это сын того,
кречетоглазого? — подумал он и сам же себя обругал мысленно. — Еще что! Втемяшится же
в голову! Сколько их, с такой фамилией. Не должно, не может быть. С тем Тансыкбаевым
сквитались ведь потом сполна… Все-таки есть правда на земле! Есть! И как бы то ни было,
всегда будет правда…»
Он отошел в сторону, достал носовой платок и протер им тщательно свои ордена,
медали и ударнические значки на груди, чтобы они блестели и чтобы их сразу видно было
лейтенанту Тансыкбаеву.

XII

А с тем кречетоглазым Тансыкбаевым дело обстояло так.
В 1956 году в конце весны был большой митинг в кумбельском депо, всех тогда
созвали, со всех станций и разъездов съехались тогда путейцы. Оставались на местах только
те, кто стоял в тот день на линии. Сколько всяких собраний промелькнуло на веку Буранного
Едигея, но тот митинг не забывался никогда.
Собрались в паровозоремонтном цехе. Народу было полным-полно, иные аж наверх
залезли, под самую крышу, на консолях сидели. Но самое главное — какие речи были! Про
Берию выяснилось все до дна. Заклеймили проклятого палача, никаких сожалений не было!
Крепко выступали, до самого вечера, деповские рабочие сами лезли на трибуну, и ни один
человек не ушел, как пригвоздило всех к месту. И только рокот голосов, как лес, шумел под
сводами корпуса. Запомнилось, кто-то рядом в толпе молвил про то чисто российским
говором: «Ну как есть море перед бурей». А так оно и было. Колотилось сердце в груди, на
фронте перед атакой так колотилось, и очень пить хотелось. Во рту пересыхало. Но где там
при таком многолюдье воды достать? Не до воды было, пришлось терпеть. В перерыве
Едигей протиснулся к парторгу депо Чернову, бывшему начальнику станции. Тот в
президиуме был.
— Слушай, Андрей Петрович, может, и мне выступить?
— Давай, если есть такая охота.
— Охота есть, очень даже. Только вначале посоветуемся. Помнишь, у нас на разъезде
работал Куттыбаев. Абуталип Куттыбаев. Ну, еще ревизор написал на него донос, что, мол,
югославские воспоминания пишет. Абуталип там воевал в партизанах. И всякое другое
приписал еще тот ревизор. А эти бериевские приехали, забрали человека. Он и умер из-за
этого, пропал ни за что! Помнишь?
— Да, помню. Жена его приезжала за бумагой.
— Во-во! А потом семья-то уехала. А я вот сейчас слушал, думал. С Югославией у нас
дружба — и никаких разногласий! А за что страдают неповинные люди? Детишки
Абуталиповы подросли, им уже в школу. Так надо же все на чистую воду. А не то будет им
каждый тыкать в глаза. Детишки и так пострадали — без отца остались.
— Постой, Едигей. Так ты хочешь об этом выступить?
— Ну да.
— А как фамилия того ревизора?
— Да узнать можно. Я его, правда, больше не видел.
— У кого ты сейчас узнаешь? А потом, есть ли документальное доказательство, что
именно он написал?
— А кто еще больше?
— Тут фактическое доказательство нужно, дорогой мой Буранный. А вдруг не так
окажется? Дело нешуточное. Ты вот что, Едигей, послушай совета. Напиши письмо обо всем
этом в Алма-Ату. Напиши все как было, всю ту историю, и пошли в ЦК партии республики.
А там разберутся. Задержки не будет. Партия крепко взялась за это дело. Сам видишь.
Вместе со всеми на том митинге Буранный Едигей выкрикивал громогласно и
решительно: «Слава партии! Линию партии одобряем!» А потом, под конец митинга, кто-то