Page 193 - И дольше века длится день

во время следствия, полностью реабилитирован за неимением состава преступления. Так и
было сказано! Бумага предназначалась для оглашения ее в коллективе, где работал
пострадавший.
Почти одновременно с этим документом пришло письмо от Афанасия Ивановича
Елизарова. То было знаменательное письмо. Всю жизнь сохранял Едигей то письмо среди
самых важных документов семьи — свидетельств о рождении детей, боевых наград, бумаг о
фронтовых ранениях и трудовых характеристик…
В том большом письме Афанасий Иванович сообщал, что премного доволен скорым
рассмотрением дела Абуталипа и рад его реабилитации. Что сам факт этот — доброе
знамение времени. И, как он выразился, это наша победа над самими собой.
Писал он далее, что, после того как Едигей уехал, он еще раз побывал в тех
учреждениях, которые они посетили с Едигеем, и узнал важные новости. Во-первых,
следователь Тансыкбаев снят с работы, разжалован, лишен полученной награды и
привлекается к ответственности. Во-вторых, писал он, как сообщили ему, семья Абуталипа
Куттыбаева проживает, оказывается, в Павлодаре. (Вон в какую даль занесло!) Зарипа
работает учительницей в школе. Семейное положение в настоящее время — замужняя. Вот
такие официальные сведения поступили с ее местожительства. И еще, писал он, твои
подозрения, Едигей, насчет того ревизора оправдались в ходе пересмотра дела, оказывается,
это именно он сочинил донос на Абуталипа Куттыбаева. «Почему он это сделал, что его
побудило на такое злодеяние? Я много размышлял об этом, припоминая то, что знал из
подобных историй, и то, что ты мне рассказывал, Едигей. Представив себе все это, я пытался
понять мотивы его поступка. Нет, мне трудно ответить. Я не могу объяснить, чем была
вызвана такая ненависть с его стороны к совершенно постороннему для него человеку —
Абуталипу Куттыбаеву. Возможно, это такая болезнь, эпидемия, поражающая людей в
какой-то период истории. А возможно, подобное губительное свойство изначально таится в
человеке — зависть, исподволь опустошающая душу и приводящая к жестокости. Но какую
зависть могла вызвать фигура Абуталипа? Для меня это остается загадкой. А что касается
способа расправы, то он стар, как мир. В свое время стоило лишь донести на кого-то, что он
еретик, и такого на базарах Бухары забивали камнями, а в Европе сжигали на костре. Об
этом мы с тобой много говорили, Едигей, в твой приезд. После выяснения фактов по
пересмотру Абуталипова дела лишний раз убеждаюсь: долго еще предстоит людям изживать
в себе этот порок — ненависть к личности в человеке. Как долго — даже трудно
предугадать. Вопреки всему этому славлю я жизнь за то, что справедливость неистребима на
земле. Вот и в этот раз снова восторжествовала она. Пусть дорогой ценой, но
восторжествовала! И так будет всегда, покуда мир стоит. Я доволен, Едигей, что добился ты
справедливости бескорыстно…»
Многие дни ходил Едигей под впечатлением письма. И удивлялся Едигей себе — тому,
как изменился он сам, нечто прибавилось, словно уяснилось в нем. Тогда он и подумал
впервые, что, должно быть, пришла пора готовиться к грядущей не за горами старости…
Елизаровское письмо явилось для него неким рубежом — жизнь до письма и после.
Все, что было до письма, — отошло, подернулось дымкой, удаляясь, как берег с моря, все,
что после, — спокойно протекало изо дня в день, напоминая, что оно будет длиться долго, но
не бесконечно. Но главное — из письма он узнал о том, что Зарипа была уже замужем. Это
известие еще раз заставило его пережить тяжкие минуты. Успокаивал он себя тем, что знал,
каким-то образом предчувствовал, что она вышла замуж, хотя и не знал, где она, что с
детьми и как живется ей среди других людей. Особенно остро и неотступно почувствовал он
это по пути, когда возвращался поездом домой. Трудно сказать, отчего такое пришло в
голову. Но вовсе не потому, что на душе было плохо. Наоборот, из Алма-Аты Едигей уезжал
в приподнятом, хорошем настроении. Везде, где они побывали с Елизаровым, их принимали
с пониманием и доброжелательностью. И это уже само по себе вселяло уверенность в
правоте помыслов и надежду на добрый исход дела. Так оно потом и оказалось. А в тот день,
когда Едигей уезжал из Алма-Аты, Елизаров повел его обедать в привокзальный ресторан.