Page 192 - И дольше века длится день

по пути, где что располагалось, — то были все больше разные учреждения, магазины, жилые
дома. В самом центре города на большой и открытой со всех сторон площади стояло здание,
которое Едигей сразу узнал по изображениям, — то был Дом правительства.
— Здесь ЦК, — кивнул Елизаров.
И они проехали мимо, не предполагая, что на другой день им предстоит быть здесь по
делу. И еще одно здание узнал Буранный Едигей, когда они свернули с прямой улицы
налево, — то был Казахский оперный театр. Через пару кварталов они снова повернули в
сторону гор по дороге, уходящей в Медео. Центр города оставался позади. Ехали долгой
улицей среди особняков, палисадников, мимо журчащих от половодья арычных потоков,
бегущих с гор. Сады цвели кругом.
— Красиво! — промолвил Едигей.
— А я рад, что ты попал как раз в эту пору, — ответил Елизаров. — Лучшей Алма-Аты
быть не может. Зимой тоже красиво. Но сейчас душа поет!
— Значит, настроение хорошее, — порадовался Едигей за Елизарова.
Тот быстро глянул на него серыми выпуклыми глазами, кивнул и посерьезнел, хмурясь,
и снова разбежались в улыбке морщины от глаз.
— Эта весна особая, Едигей. Перемены есть. Потому и жить интересно, хотя годы
набегают. Одумались, огляделись. Ты когда-нибудь болел так, чтобы заново вкус жизни
ощутить?
— Что-то не помню, — со всей непосредственностью ответил Едигей. — Разве что
после контузии…
— Да ты здоров как бык! — рассмеялся Елизаров. — Я вообще-то и не об этом. Просто
к слову… Так вот. Партия сама сказала первое слово. Очень я этим доволен, хотя в личном
плане причин особых нет. А вот отрадно на душе и надежды питаю, как в молодости. Или
это оттого, что на самом деле старею? А?
— А ведь я, Афанасий Иванович, как раз по такому делу прибыл.
— То есть как? — не понял Елизаров.
— Может быть, помните? Я вам рассказывал об Абуталипе Куттыбаеве.
— А, ну как же, как же! Прекрасно помню. Вон оно что. А ты в корень глядишь.
Молодец. И не откладывая сразу прибыл.
— Да это не я молодец. Укубала надоумила. Только вот с чего начинать? Куда идти?
— С чего начинать? Это мы должны с тобой обсудить. Дома, за чаем, не торопясь
обсудим, что к чему. — И, помолчав, Елизаров сказал многозначительно: — Времена-то как
меняются, Едигей, года три назад и в мыслях не шевельнулось бы приехать по такому делу.
А теперь — никаких опасений. Так и должно быть в принципе. Надо, чтобы все мы, все до
едина держались этой справедливости. И никому никаких исключительных прав. Я так
понимаю.
— Вам-то здесь виднее, к тому же вы ученый человек, — высказал свое Едигей, — у
нас на митинге в депо тоже об этом говорилось. А я сразу подумал тогда об Абуталипе,
давно эта боль сидит во мне. Хотел даже выступить на митинге. Речь не просто о
справедливости. У Абуталипа дети ведь остались, подрастают, старшему в школу этой
осенью…
— А где они сейчас, семья-то?
— Не знаю, Афанасий Иванович, как уехали тогда, скоро уже три года, так и не знаем.
— Ну, это не страшно. Найдем, разыщем. Сейчас главное, говоря юридически,
возбудить вопрос о деле Абуталипа.
— Вот-вот. Вы сразу нашли нужное слово. Потому и приехал я к вам.
— Думаю, что не напрасно приехал.

Как знал, так оно и получилось. Очень скоро, буквально через три недели по
возвращении Едигея, прибыла бумага из Алма-Аты, в которой черным по белому было
написано, что бывший рабочий разъезда Боранлы-Буранный Абуталип Куттыбаев, умерший