Page 158 - Горячий снег

бугру в сотне шагов от них, нащупал и дернул спусковой крючок автомата.
И в то мгновение Уханова опалило близким пламенем, всполохнулись обрывки каких-
то криков впереди, пробили ответные автоматные очереди, высекая над головой звон по
броне танка; брызнуло снегом в лицо, а рядом — бредовый голос: «Бей их, сержант! Стреляй
их, сержант!..» Еще не понимая, что произошло, он увидел в распадающемся свете ракеты
Чибисова, лежащего на боку; тот, трясясь как в тике, одной рукой зажимал предплечье,
другой тянул к себе автомат, выбитый, отброшенный в сторону какой-то силой, — и Уханов
крикнул яростным шепотом:
— Не ори! Заткнись, ни звука! — и подполз к Чибисову вплотную, отнял его рукавицу
от предплечья. — Почему орешь? Ранило? Что плечо зажимаешь?
— Вот… рука онемела, стрелять не могу, сержант…
— Не рука онемела, а задело малость! Не чуешь? Дай-ка посмотрю! — Уханов
тщательно ощупал, осмотрел тронутый пулей край чибисовской шинели, уже слегка
увлажненный кровью, выругался в сердцах: — Зачем стрелял, чертов папаша? Я подавал
команду? На кой дьявол, спрашивается, стрелял?
— Сержант, прости ты меня!.. Не могу я лопотание их слышать… не вытерпел я,
прости ты меня…
Некоторое время Уханов глядел на Чибисова с укоризненной жалостью, потом
приподнял его с земли, скорченного, дрожащего, видно, вгорячах еще не чувствовавшего
ранения, прислонил спиной к гусенице, выговорил зло:
— Плен, что ли, вспомнил? Везет тебе, папаша, как утопленнику! Сразу пулю
поймал! — Он отщелкнул диск с автомата Чибисова, повесил автомат ему на шею, потом,
охлаждая себя, провел закостенелой на морозе рукавицей по своему лицу, проговорил: —
Давай, папаша, ползи назад! Возле кухни тебе пшенку давно варить надо, а не здесь…
Прижимайся к земле, а то добавит. В тыл, папаша, Зоя перевязку сделает! Мотай назад!
Он толкнул его; и, после того как боком, нелепо подволакивая тело, Чибисов пополз,
заелозил между воронками, стал отдаляться назад, Уханов упал грудью на снег, зубами
хватая пресную, пропахшую порохом влагу — жажда мучила его.
— Уханов, Уханов!
Он оторвался от земли, расслышав вблизи тревожный оклик справа, где проходила
траншея боевого охранения, и глянул туда — вытянутыми вперед тенями бежали к нему
Кузнецов и Рубин; окатив ветром, оба с бега легли возле Уханова, удерживая рвущееся
дыхание, и тогда, опережая вопросы, он выговорил сиплой скороговоркой:
— Чибисова ранило, не шибко, в руку. Назад его послал. Обойдемся, лейтенант.
— Так и знал! — Кузнецов поморщился. — Ладно. Может быть, к лучшему. — И
быстро заговорил, подползая ближе: — Представь, Уханов, я ребят из боевого охранения
встретил. С каким-то пулеметчиком усатым разговаривал. Собирают патроны по всей
траншее. В пулеметах смазка замерзла. Отогревают. Думал, уж никого нет, а оказалось,
сидят. Несколько человек. Хотя ни одного командира в живых. Сказали, что отсюда до двух
подбитых бронетранспортеров метров сто пятьдесят. Подождем, пока немцы успокоятся, и
двинем дальше без выстрелов.
— Легко отвоевался, хвост моржовый, скажи ты! — с угрюмым разочарованием
произнес Рубин. — Небось рад-радешенек мужичонка: выжил, мол!..
— Без выстрелов, лейтенант? — переспросил Уханов, сплевывая от мерзкого толового
вкуса во рту, и с невозмутимым лицом потянулся к автоматному диску Чибисова, затолкал
его за пазуху. — Согласен. Эти похоронники только для острастки пуляют. Уверен,
проскочим, лейтенант.
Взвывающие звуки танковых двигателей, железорежущие, с перебоями, как бывает на
холостом ходу, донеслись справа, из станицы, и эхом раздробили темноту ночи, ее секундное
затишье.
— Прогревают, значит, моторы, — сказал Кузнецов, прислушиваясь. — Совсем рядом.
Ну что ж!..