Page 160 - Горячий снег

ослепление, промежутке между двумя ракетами он потерял его из поля зрения и даже
вздрогнул: остро ударила по нему непонятная тишина; потом новое сияние над крышами
станицы — вокруг ровная, озаренная гладь снега, мотание на низовом ветру кустов по степи,
без шевелящегося впереди белого бугра. Танковые моторы в станице смолкли.
— Рубин, видишь Уханова? Видишь или нет?
— Лейтенант, чего тихо стало? Нету его, нету, как провалился куда, — задышал Рубин,
привставая на корточках, вытягивая к Кузнецову свое большое озябшее тревожное лицо. —
Не залапали его? А? Лейтенант…
Но сейчас же спереди, из шелестящей в стеблях кустов зыби снега, из непроглядной
тьмы, сомкнутой после химически окрасившего степь света, не то возглас, не то зов,
обрывистый, торопящий:
— Сюда!.. Сюда!
— Рубин, вперед! — скомандовал Кузнецов и, уже не сознавая меру опасности или
облегчения, с шершавым ознобом в спине, бросился вперед, на зов Уханова в спасительной
пятисекундной темноте.
Рубин вскинул автомат, рванулся за ним, тяжко сопя за плечом.

Глава двадцать вторая

Огромная бомбовая воронка, метрах в ста от балки, оказалась именно той воронкой, в
которой вынуждены были укрыться дивизионные разведчики при запоздалом возвращении
из поиска, врасплох застигнутые боем. Тогда, в начале боя, она, видимо, страшно и разверсто
черная, дымилась после бомбежки в солнечной белизне степи, и танки, атакуя из балки,
поднявшись на возвышенность, обходили ее, потом два бронетранспортера прошли мимо в
нескольких метрах, а орудия батареи вели огонь по ним на дальности прямого выстрела,
быстро подожгли их…
Когда же Кузнецов вместе с Рубиным броском достигли края воронки, обозначенной
вывороченной, покрытой снегом землей, и сверху увидели в смутно-сизой глубине Уханова,
делавшего что-то на самом дне ее, Кузнецов был озабочен одним: уцелел ли еще кто-нибудь
из разведчиков, и, сбегая вниз по крутому скату, едва выдохнул:
— Живы?
— Здесь. Двое… — ответил Уханов.
Эти двое, чуть белеющие в сумраке, лежали на дне воронки, намертво сцепленные.
Присев на корточки, Уханов с тщетными усилиями пытался расцепить, разодрать их тела,
словно впаянные одно в другое, дергал за плечи и тормошил обоих, к удивлению, еще
подававших слабые признаки жизни; у одного из них, одетого в маскхалат, из-под лохмато
обведенного инеем капюшона рвался пар дыхания, и, еле угадываемые, перекатывались на
Уханова в густых наростах изморози глаза, толстыми, пушистыми гусеницами сжимались и
разжимались брови, из горла выталкивался нечленораздельный сип.
— Расцепи руки, расцепи, парень, руки!.. Свои мы, русские! Чуешь, нет? — говорил
убеждающе Уханов. — А ну, взгляни-ка на меня, парень!..
— Ты ска-ажи на милость, наш этот, в халате-то, а тот — немец, никак? — произнес
Рубин недоуменно. — Смотри, дышат ведь! Дела-а, бабушка твоя тетя!
— Второй — фриц, — сообщил Уханов. — Лейтенант, погляди!
Только теперь Кузнецов с трудом отличил одного от другого — двоих людей,
лежавших сцепленно на дне воронки в окоченелом объятии. Это были наш разведчик и
довольно крупный плотный немец в меховой шапке и шинели, сплошь седых от въевшейся в
ворс, как крупная соль, снежной крошки. Руки немца в кожаных перчатках загнуты за спину,
белое, костяное лицо наполовину скрыто меховым воротником, во рту не было кляпа, и он,
почуяв около себя людей, хрипел, мычал, не разжимая крутых, бульдожьих челюстей, елозя
щекой по снегу. Из раздувающихся широких ноздрей его длинными, мокрыми усиками
торчали иголочки.