Page 161 - Горячий снег

— Эй, парень, отпусти же руки!.. Свои мы, понял? К вам пришли…
Уханов не без труда высвободил наконец немца из охвативших его обручем рук
разведчика, застонавшего чуть слышно, — не один час, вероятно, он обнимал так пленного
со спины, стараясь сохранить последнее тепло в себе и в нем, — и, оттянув разведчика
немного в сторону, сказал Кузнецову:
— Живуч фриц! А парню — хана. Какого дьявола он не снял с этого бульдога шинель?
На меху подкладка, смотри, лейтенант! Нянчился, что ли, с этой драгоценностью! Что,
развязать этому лапки? Теперь никуда не убежит…
— Где третий? Не вижу третьего, — сказал, торопясь, Кузнецов. — Тот парень
говорил: здесь двое разведчиков. Быстро, Рубин, наверх. Может, выполз туда? Осмотрите
вокруг воронки.
Кузнецов глядел на разведчика, без звука лежавшего на спине; капюшон, надвинутый
до закрытых глаз, заиндевел сахарной маской, маскхалат на груди и животе изодран в
клочья, ремня не было, снег в прорехах халата пластырем намерз на ватнике. Ноги,
казавшиеся бревнообразными от ватных брюк, с налипшей на валенки перемешанной со
снегом землей, раздвинуты. Одна нога выделялась особенно: возле колена несколько раз
замотана была чем-то, и нечто скрученное и тонкое, похожее на мерзлый ремень, языком
свешивалось в снег. Действительно, это был поясной ремень, жгутом наложенный ниже
колена, над неумелой перевязкой, давно и второпях сделанной прямо поверх ватных брюк.
Наверно, валенок он не снимал и брюк не разрезал, а так, жгутом хотел задержать кровь.
Все они, по-видимому, застигнутые ранним утром в станице, в упор напоролись на
немцев и едва доползли сюда, когда началась бомбежка. Но где оружие? Сколько их всего
спаслось?
Оружия разведчика здесь, в воронке, не было. Виднелась на скате воронки одна чужая,
массивная кобура с ремнем, снятая, надо полагать, с немца, — ее полузасыпало, она краем
торчала из наметенного сугробика. Кузнецов выдернул ее из снега. Кобура была пуста, и он
отбросил ее. Потом наклонился к разведчику, попробовал слегка отвести края капюшона с
лица его, но это не удалось. Все смерзлось на лице, все было в жестяном покрове, хрустело
— и он отдернул руку.
— Слушай, парень, — заговорил Кузнецов с нетвердой надеждой, что разведчик
услышит его. — Мы свои, русские… Вас было здесь двое. Где второй? Куда ушел второй?
Но то, что он смог угадать в натужном сипе сквозь капюшон, никак не складывалось ни
в какое разумное слово, сип этот выдавливался двусложно:
— Не-ме… не-ме…
«Немец? — скользнула догадка у Кузнецова. — Он что-то хотел сказать о немце? Или
принимает меня за немца?»
— Ну, начнем выносить, лейтенант? — послышался голос Уханова. — Этого
дурындаса тоже придется на плечах волочь? Глянь-ка, лейтенант, что фриц делает —
тронулся или озверел. Дать ему раз промеж глаз, чтоб успокоился?
Кузнецов сначала не понял, что с немцем. Развязанный Ухановым, он белым бревном
катался по дну воронки, неистово колотил меховыми своими сапогами и руками по снегу,
вскидывал эпилептически головой, выгибался, бился грудью о землю, издавая рыдающее,
звериное подвывание; синели оскаленные в беззвучном смехе зубы, истерично были
выпучены глаза. Он не то обезумел от холода, не то согревался, может быть испытывая
какую-то звериную радость оттого, что кончилось это страшное лежание в воронке в
закаменелых объятиях русского разведчика в ожидании смерти.
2
— Ферфлюхтер, ферфлюхтер!.. — выборматывал, хрипя, немец с закипевшей пеной в
углах рта. — Рус… рус! Ферфлюхтер!..
— Похоже, немчишка — какой-то чин, — проговорил Уханов, со снисходительным

2 Проклятый, проклятый!..