Page 89 - Петербурские повести

«Пора, господа, мне домой, право пора». Но опять присел и на вторую партию. Между тем
разговор в разных углах комнаты принял совершенно частное направление. Играющие в вист
были довольно молчаливы; но неигравшие, сидевшие на диванах в стороне, вели свой
разговор. В одном углу штаб-ротмистр, подложивши себе под бок подушку, с трубкою в
зубах, рассказывал довольно свободно и плавно любовные свои приключения и овладел
совершенно вниманием собравшегося около него кружка. Один чрезвычайно толстый
помещик с короткими руками, несколько похожими на два выросшие картофеля, слушал с
необыкновенно сладкою миною и только по временам силился запустить коротенькую свою
руку за широкую спину, чтобы вытащить оттуда табакерку. В другом углу завязался
довольно жаркий спор о батальонном учении, и Чертокуцкий, который в это время уже
вместо дамы два раза сбросил валета, вмешивался вдруг в чужой разговор и кричал из своего
угла: «в котором году?», или: «которого полка?», не замечая, что иногда вопрос совершенно
не приходился к делу. Наконец, за несколько минут до ужина, вист прекратился, но он
продолжался еще на словах, и казалось, головы всех были полны вистом. Чертокуцкий очень
помнил, что выиграл много, но руками не взял ничего и, вставши из-за стола, долго стоял в
положении человека, у которого нет в кармане носового платка. Между тем подали ужин.
Само собою разумеется, что в винах не было недостатка и что Чертокуцкий почти невольно
должен был иногда наливать в стакан себе потому, что направо и налево стояли у него
бутылки.
Разговор затянулся за столом предлинный, но, впрочем, как-то странно он был веден.
Один помещик, служивший еще в кампанию 1812 года, рассказал такую баталию, какой
никогда не было, и потом, совершенно неизвестно по каким причинам, взял пробку из
графина и воткнул ее в пирожное. Словом, когда начали разъезжаться, то уже было три часа,
и кучера должны были нескольких особ взять в охапку, как бы узелки с покупкою, и
Чертокуцкий, несмотря на весь аристократизм свой, сидя в коляске, так низко кланялся и с
таким размахом головы, что, приехавши домой, привез в усах своих два репейника.
В доме всё совершенно спало; кучер едва мог сыскать камердинера, который проводил
господина чрез гостиную, сдал горничной девушке, за которою кое-как Чертокуцкий
добрался до спальни и уложился возле своей молоденькой и хорошенькой жены, лежавшей
прелестнейшим образом, в белом, как снег, спальном платье. Движение, произведенное
падением ее супруга на кровать, разбудило ее. Протянувшись, поднявши ресницы и три раза
быстро зажмуривши глаза, она открыла их с полусердитою улыбкою; но, видя, что он
решительно не хочет оказать на этот раз никакой ласки, с досады поворотилась на другую
сторону и, положив свежую свою щеку на руку, скоро после него заснула.
Было уже такое время, которое по деревням не называется рано , когда проснулась
молодая хозяйка возле храпевшего супруга. Вспомнивши, что он возвратился вчера домой в
четвертом часу ночи, она пожалела будить его и, надев спальные башмачки, которые супруг
ее выписал из Петербурга, в белой кофточке, драпировавшейся на ней, как льющаяся вода,
она вышла в свою уборную, умылась свежею, как сама, водою и подошла к туалету.
Взглянувши на себя раза два, она увидела, что сегодня очень недурна. Это по-видимому
незначительное обстоятельство заставило ее просидеть перед зеркалом ровно два часа
лишних. Наконец она оделась очень мило и вышла освежиться в сад. Как нарочно, время
было тогда прекрасное, каким может только похвалиться летний южный день. Солнце,
вступивши на полдень, жарило всею силою лучей, но под темными густыми аллеями гулять
было прохладно, и цветы, пригретые солнцем, утрояли свой запах. Хорошенькая хозяйка
вовсе позабыла о том, что уже двенадцать часов и супруг ее спит. Уже доходило до слуха ее
послеобеденное храпенье двух кучеров и одного форейтора, спавших в конюшне,
находившейся за садом. Но она всё сидела в густой аллее, из которой был открыт вид на
большую дорогу, и рассеянно глядела на безлюдную ее пустынность, как вдруг показавшаяся
вдали пыль привлекла ее внимание. Всмотревшись, она скоро увидела несколько экипажей.
Впереди ехала открытая двуместная легонькая колясочка; в ней сидел генерал с толстыми,
блестевшими на солнце эполетами и рядом с ним полковник. За ней следовала другая,