Page 92 - Петербурские повести

– всё кажется для нее, чтобы ярче выказать торжествующую красоту, чтобы видно было, как
она предводит всем, подобно как царица предводит за собою придворный чин свой. В
праздничный ли день, когда темная древесная галлерея, ведущая из Альбано в Кастель-
Гандольфо, вся полна празднично-убранного народа, когда мелькают под сумрачными ее
сводами щеголи миненти в бархатном убранстве, с яркими поясами и золотистым цветком на
пуховой шляпе, бредут или несутся вскачь ослы с полузажмуренными глазами, живописно
неся на себе стройных и сильных альбанских и фраскатанских женщин, далеко блистающих
белыми головными уборами, или таща вовсе не живописно, с трудом и спотыкаясь, длинного
неподвижного англичанина в гороховом непроникаемом макинтоше, скорчившего в острый
угол свои ноги, чтобы не зацепить ими земли, или неся художника в блузе, с деревянным
ящиком на ремне и ловкой вандиковской бородкой, а тень и солнце бегут попеременно по
всей группе, – и тогда, и в оный праздничный день при ней далеко лучше, чем без нее.
Глубина галлереи выдает ее из сумрачной темноты своей всю сверкающую, всю в блеске.
Пурпурное сукно альбанского ее наряда вспыхивает, как ищерь, тронутое солнцем. Чудный
праздник летит из лица ее навстречу всем. И, повстречав ее, останавливаются как вкопанные:
и щеголь миненте с цветком за шляпой, издавши невольное восклицание; и англичанин в
гороховом макинтоше, показав вопросительный знак на неподвижном лице своем; и
художник с вандиковской бородкой, долее всех остановившийся на одном месте, подумывая:
“то-то была бы чудная модель для Дианы, гордой Юноны, соблазнительных Граций и всех
женщин, какие только передавались на полотно!” и дерзновенно думая в то же время: то-то
был бы рай, еслиб такое диво украсило навсегда смиренную его мастерскую!
Но кто же тот, чей взгляд неотразимее вперился за ее следом? Кто сторожит ее речи,
движенья, и движенья мыслей на ее лице? Двадцатипятилетний юноша, римский князь,
потомок фамилии, составлявшей когда-то честь, гордость и бесславие средних веков, ныне
пустынно догорающей в великолепном дворце, исписанном фресками Гверчина и Караччей,
с потускневшей картинной галлереей, с полинявшими штофами, лазурными столами и
9
поседевшим, как лунь, maestro di casa. Его-то увидали недавно римские улицы, несущего
свои черные очи, метатели огней из-за перекинутого через плечо плаща, нос, очеркнутый
античной линией, слоновую белизну лба и брошенный на него летучий шелковый локон. Он
появился в Риме после пятнадцати лет отсутствия, появился гордым юношею вместо еще
недавно бывшего дитяти.
Но читателю нужно знать непременно, как всё это свершилось, и потому пробежим
наскоро историю его жизни, еще молодой, но уже обильной многими сильными
впечатлениями. Первоначальное детство его протекло в Риме; воспитывался он так, как в
обычае у доживающих век свой римских вельмож. Учитель, гувернер, дядька и всё, что
угодно, был у него аббат, строгий классик, почитатель писем Пиетра Бембо, сочинений
Джиованни делла Casa и пяти-шести песней Данта, читавший их не иначе, как с сильными
восклицаниями: “dio, che cosa divina!” 10 и потом через две строки: “diavolo, che divina
cosa!”, 11 в чем состояла почти вся художественная оценка и критика, обращавший остальной
разговор на броколи и артишоки, любимый свой предмет, знавший очень хорошо, в какое
время лучше телятина, с какого месяца нужно начинать есть козленка, любивший обо всем
этом поболтать на улице, встретясь с приятелем, другим аббатом, обтягивавший весьма
ловко полные икры свои в шелковые черные чулки, прежде запихнувши под них шерстяные,
чистивший себя регулярно один раз в месяц лекарством olio di ricino 12 в чашке кофию и

9 Дворецкий. (итал.).

10 Боже, какая божественная вещь! (итал.).

11 Чорт возьми, какая божественная вещь! (итал.)

12 Касторовое масло. (итал.).