Page 152 - Похождения бравого солдата Швейка

майор в обществе и дома говорил исключительно по-чешски и сыновья его учились в
чешских гимназиях.) «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь», — эпизод этот попал в
газеты, а какой-то депутат подал запрос в венский парламент о поведении майора Венцеля в
ресторане. Венцель попал в неприятную историю, потому что как раз в это время парламент
должен был утвердить законопроект о воинской повинности, а тут — пожалуйте! — эта
история с пьяным капитаном Венцелем из Кутной горы.
Позднее капитан узнал, что вся история — дело рук некоего зауряд-прапорщика из
вольноопределяющихся Зитко. Это Зитко послал заметку в газету. У него с капитаном
Венцелем были свои счёты ещё с той поры когда Зитко в присутствии самого капитана
Венцеля пустился в рассуждение о том, что «достаточно взглянуть на божий свет, увидеть
тучки на горизонте и громоздящиеся вдали горы, услышать рёв лесного водопада и пение
птиц, как невольно на ум приходит мысль: что представляет собой капитан по сравнению с
великолепием природы? Такой же нуль, как и любой зауряд-прапорщик».
Так как офицеры в это время порядочно нализались, капитан Венцель хотел избить
бедного философа Зитко, как собаку. Неприязнь их росла, и капитан Венцель мстил Зитко
где только мог, тем более что изречение прапорщика стало притчей во языцех.
«Что представляет собой капитан Венцель по сравнению с великолепием природы», —
это знала вся Кутная гора.
«Я его, подлеца, доведу до самоубийства», — говаривал капитан Венцель. Но Зитко
вышел в отставку и продолжал заниматься философией. С той поры майор Венцель
вымещает зло на всех младших офицерах. Даже подпоручик не застрахован от его
неистовства. О юнкерах и прапорщиках и говорить нечего.
«Раздавлю его, как клопа!» — любит повторять майор Венцель, и беда тому
прапорщику, который из-за какого-нибудь пустяка шлёт солдата на батальонный рапорт.
Только крупные и тяжёлые проступки подлежат его рассмотрению, например, если часовой
уснёт на посту у порохового склада или совершит ещё более страшное преступление, —
скажем, попробует ночью перелезть через стену Мариинских казарм и уснёт наверху, на
стене, попадёт в лапы артиллеристов, патруля ополченцев, — словом, осрамит честь полка.
Я слышал однажды, как он орал в коридоре: «О господи! В третий раз его ловит
патруль ополченцев. Немедленно посадить сукина сына в карцер; таких нужно выкидывать
из полка, пусть отправляется в обоз навоз возить. Даже не подрался с ними! Разве это
солдат? Улицы ему подметать, а не в солдатах служить. Два дня не носите ему жрать.
Тюфяка не стлать. Суньте его в одиночку, и никакого одеяла растяпе этому».
Теперь представьте себе, дружище, что сразу после перевода к нам майора Венцеля
этот болван прапорщик Дауэрлинг погнал к нему на батальонный рапорт одного солдата за
то, что тот якобы умышленно не отдал ему, прапорщику Дауэрлингу, честь, когда он в
воскресенье после обеда ехал в пролётке с какой-то барышней по площади. В канцелярии
поднялся несусветный скандал — унтера рассказывали потом. Старший писарь удрал с
бумагами в коридор, а майор орал на Дауэрлинга:
«Чтобы этого больше не было! Himmeldonnerwetter! Известно ли вам, что такое
93
батальонный рапорт, господин прапорщик? Батальонный рапорт — это не Schweinfest. Как
мог он вас видеть, когда вы ехали по площади? Не помните, что ли, чему вас учили? Честь
отдаётся офицерам, которые попадутся навстречу, а это не значит, что солдат должен вертеть
головой, как ворона, и ловить прапорщика, который проезжает по площади. Молчать, прошу
вас! Батальонный рапорт — дело серьёзное. Если он вам заявил, что не мог вас видеть, так
как в этот момент отдавал честь мне, повернувшись ко мне, понимаете, к майору Венцелю, а
значит, не мог одновременно смотреть назад на извозчика, на котором вы ехали, то нужно
было ему поверить. В будущем прошу не приставать ко мне с такими пустяками!»
С тех пор Дауэрлинг изменился.

93 Праздник по случаю того, что зарезали свинью (нем.).