Page 220 - Похождения бравого солдата Швейка

«Докончу завтра утром», — подумал поручик Лукаш и пошёл спать.
Увидев, что поручик Лукаш крепко уснул, Балоун опять начал шнырять и шарить по
квартире, как тараканы ночью; он открыл чемоданчик поручика и откусил кусок шоколаду.
И вдруг Балоун испугался, — поручик зашевелился во сне, — быстро положил надкусанный
шоколад в чемоданчик и притих.
Потом потихоньку пошёл посмотреть, что написал поручик.
Прочёл и был тронут, особенно словом «прощай». Он лёг на свой соломенный матрац у
дверей и вспомнил родной дом и дни, когда резали свиней.
Балоун никак не мог отогнать от себя ту незабываемую яркую картину, как он
прокалывает тлаченку, чтобы из неё вышел воздух: иначе во время варки она лопнет.
При воспоминании о том, как у соседей однажды лопнула и разварилась целая колбаса,
он уснул беспокойным сном.
Ему приснилось, что он позвал к себе неумелого колбасника, который до того плохо
набивал ливерные колбасы, что они тут же лопались. Потом оказалось, что мясник забыл
сделать кровяную колбасу, пропала буженина и для ливерных колбас не хватает лучинок.
Потом ему приснился полевой суд, будто его поймали, когда он крал из походной кухни
кусок мяса. Наконец он увидел себя повешенным на липе в аллее военного лагеря в Бруке-
на-Лейте.
Швейк проснулся вместе с пробуждающимся солнышком, которое взошло в
благоухании сгущённого кофе, доносившемся изо всех ротных кухонь. Он машинально, как
будто только что кончил разговаривать по телефону, повесил трубку и совершил по
канцелярии утренний моцион. При этом он пел. Начал он сразу с середины песни о том, как
солдат переодевается девицей и идёт к своей возлюбленной на мельницу, а мельник кладёт
его спать к своей дочери, но прежде кричит мельничихе:

Подавай, старуха, кашу,
Да попотчуй гостью нашу!

Мельничиха кормит нахального парня, а потом начинается семейная трагедия.

Утром мельник встал чуть свет,
На дверях прочёл куплет:
«Потеряла в эту ночь
Честь девичью ваша дочь».

Швейк пропел конец так громко, что вся канцелярия ожила: старший писарь Ванек
проснулся и спросил:
— Который час?
— Только что играли утреннюю зорю.
— Встану уж после кофе, — решил Ванек: торопиться было не в его правилах, — и без
того опять начнут приставать и гонять понапрасну, как вчера с этими консервами. — Ванек
зевнул и спросил: — Не наболтал ли я лишнего, когда вернулся домой?
— Так кое-что невпопад, — сказал Швейк. — Вы всё время рассуждали сами с собой о
каких-то формах: мол, форма не есть форма, а то, что не есть форма, есть форма, и та форма
опять не есть форма. Но это вас быстро утомило, и вы сразу захрапели, словно пила в работе.
Швейк замолчал, дошёл до двери, опять повернул к койке старшего писаря,
остановился и начал:
— Что касается меня лично, господин старший писарь, то когда я услышал, что вы
говорите об этих формах, я вспомнил о фонарщике Затке. Он служил на газовой станции на
Летне, в обязанности его входило зажигать и тушить фонари. Просвещённый был человек,
он ходил по разным ночным кабачкам на Летне: ведь от зажигания до гашения фонарей