Page 236 - Похождения бравого солдата Швейка

такой замызганный, пыльный, весь в окурках. Когда я вошёл, оба вскочили, он встал передо
мной, руку держит фиговым листком. Она же повернулась ко мне спиной, на коже ясно
отпечатался рисунок ковра, а к хребту прилип окурок. „Извините, говорю, пан Земек, я
частный детектив Штендлер из бюро Ходоунского, и мой служебный долг поймать вас in
flagranti, согласно заявке вашей уважаемой супруги. Дама, с которой вы находитесь в
недозволенной связи, есть пани Гротова“. Во всю свою жизнь я не видел более спокойного
гражданина. „Разрешите, — сказал он как ни в чём не бывало, — я оденусь. Во всём
единственно виновата моя супруга, которая своей необоснованной ревностью вынуждает
меня вступать в недозволенную связь и, побуждаемая необоснованным подозрением,
оскорбляет меня как супруга упрёками и отвратительным недоверием. Если, однако, не
остаётся никакого сомнения и позора уже не скрыть… Где мои кальсоны?“ — спросил он
спокойно. „На постели“. Надевая кальсоны, он продолжал: „Если уже позор скрыть
невозможно, остаётся одно: развод. Но этим пятно позора не смоешь. Вообще развод — вещь
серьёзная, — рассуждал он, одеваясь. — Самое лучшее, если моя супруга вооружится
терпением и не даст повода для публичного скандала. Впрочем, делайте, что хотите. Я вас
оставляю здесь наедине с этой госпожой“. Пани Гротова между тем забралась в постель. Пан
Земек пожал мне руку и вышел».
Я уже не помню хорошенько, как нам дальше рассказывал пан Штендлер, что он потом
ей говорил. Только он весьма интеллигентно беседовал с этой дамой в постели, очень
культурно рассуждал, например, что брак вовсе не установлен для того, чтобы каждого вести
прямо к счастью, и что долг каждого из супругов побороть похоть, а также очистить и
одухотворить свою плоть. «При этом я, — рассказывал Штендлер, — начал раздеваться, и,
когда разделся, одурел и стал диким, словно олень в период случки, в комнату вошёл мой
хороший знакомый Штах, тоже частный детектив из конкурировавшего с нами бюро
Штерна, куда обратился пан Грот за помощью относительно своей жены, которая якобы
была с кем-то в связи. Этот Штах сказал только: «Ага, пан. Штендлер in flagranti с пани
Гротовой! Поздравляю!» — закрыл тихо дверь и ушёл.
«Теперь уж всё равно, — сказала пани Гротова, — нечего спешить одеваться. Рядом со
мною достаточно места». — «У меня, милостивая государыня, действительно речь идёт о
месте», — ответил я, сам не понимая, что говорю. Помню только, я рассуждал о том, что
если между супругами идут раздоры, то от этого страдает, между прочим, и воспитание
детей».
Далее он нам рассказал, как он быстро оделся, как вовсю удирал и как решил обо всём
немедленно сообщить своему хозяину, пану Ходоунскому. По дороге он зашёл
подкрепиться, а когда пришёл в контору, на нём уже был поставлен крест. Там уже успел
побывать Штах, которому его хозяин приказал нанести удар Ходоунскому и показать ему,
что представляет собою сотрудник его частного сыскного бюро. А Ходоунский не придумал
ничего лучшего, как немедленно послать за женой пана Штендлера, чтобы она сама с ним
расправилась, как полагается расправиться с человеком, которого посылают по служебным
делам, а сотрудник конкурирующего учреждения застаёт его in flagranti. «С той самой
поры, — говорил пан Штендлер, когда об этом заходила речь, — моя башка стала ещё
больше походить на еловую шишку».
— Так будем играть в «пять — десять»?
Игра продолжалась.
Поезд остановился на станции Мошон. Был уже вечер, — из вагона никого не
выпустили.
Когда поезд тронулся, в одном вагоне раздалось громкое пение. Певец словно хотел
заглушить стук колёс. Какой-то солдат с Кашперских гор, охваченный религиозным
экстазом, диким рёвом воспевал тихую ночь, которая спускалась на венгерские долины:

Gute Nacht! Gute Nacht!
Allen Müden sei's gebrach..