Page 231 - Похождения бравого солдата Швейка

При поддержке этих изменников атаки неприятеля направлялись обычно именно
на те фронтовые части, в которых находилось много предателей.
Часто неприятелю удавалось захватить нас врасплох, так сказать, без труда
проникнуть на наши передовые позиции и захватить в плен большое число их
защитников.
Позор, стократ позор презренным изменникам и подлецам, которые дерзнули
предать императора и империю и своими злодеяниями осквернили не только
славные знамёна нашей великой и мужественной армии, но и ту нацию, к которой
они себя причисляют. Рано или поздно их настигнет пуля или петля палача.
Долг каждого чешского солдата, сохранившего честь, сообщить командиру о таком
мерзавце, подстрекателе и предателе. Кто этого не сделает — сам предатель и
негодяй. Этот приказ зачитать всем солдатам чешских полков.
Императорский королевский 28-й полк приказом нашего монарха уже вычеркнут
из рядов армии, и все захваченные в плен перебежчики из этого полка заплатят
кровью за свои тяжкие преступления.
Эрцгерцог Иосиф-Фердинанд».

— Да, поздновато нам его прочитали! — сказал Швейк Ванеку. — Меня очень
удивляет, что нам зачитали это только теперь, а государь император издал приказ
семнадцатого апреля. Похоже, по каким-то соображениям нам не хотели немедленно
прочитать приказ. Будь я государем императором, я не позволил бы задерживать свои
приказы. Если я издаю приказ семнадцатого апреля, так хоть тресни, но прочитай его во всех
полках семнадцатого апреля.
Напротив Ванека в другом конце вагона сидел повар-оккультист из офицерской
столовой и что-то писал. Позади него сидели денщик поручика Лукаша бородатый великан
Балоун и телефонист Ходоунский, прикомандированный к одиннадцатой маршевой роте.
Балоун жевал ломоть солдатского хлеба и в паническом страхе объяснял телефонисту
Ходоунскому, что не его вина, если в такой толкотне при посадке он не смог пробраться в
штабной вагон к своему поручику.
Ходоунский пугал Балоуна: теперь, мол, шутить не будут, и за это его ждёт пуля.
— Пора бы уж положить конец этим мучениям, — плакался Балоун. — Как-то раз, на
манёврах под Вотицами, со мной это чуть было не случилось. Пропадали мы там от голода и
жажды, и когда к нам приехал батальонный адъютант, я крикнул: «Воды и хлеба!» Так вот,
этот самый адъютант повернул в мою сторону коня и говорит, что в военное время он
приказал бы расстрелять меня перед строем. Но сейчас мирное время, поэтому он велит
только посадить меня в гарнизонную тюрьму. Мне тогда здорово повезло: по дороге в штаб,
куда он направился с донесением, конь понёс, адъютант упал и, слава богу, сломал себе шею.
Балоун тяжело вздохнул, поперхнулся куском хлеба, закашлялся и, когда отдышался,
жадно посмотрел на вверенные ему саквояжи поручика Лукаша.
— Господа офицеры, — произнёс он меланхолически, — получили печёночные
консервы и венгерскую колбасу. Вот такой кусочек.
При этом он с вожделением смотрел на саквояжи своего поручика, словно забытый
всеми пёс. Терзаемый волчьим голодом, сидит этот пёс у дверей колбасной и вдыхает пары
варящихся окороков.
— Было бы невредно, — заметил Ходоунский, — если бы нас встретили где-нибудь
хорошим обедом. Когда мы в начале войны ехали в Сербию, мы прямо-таки обжирались на
каждой станции, так здорово нас повсюду угощали. С гусиных ножек мы снимали лучшие
кусочки мяса, потом делали из них шашки и играли в «волки и овцы» на плитках шоколада.
В Хорватии, в Осиеке, двое из союза ветеранов принесли нам в вагон большой котёл
тушёных зайцев. Тут уж мы не выдержали и вылили им всё это на головы. В пути мы ничего
не делали, только блевали. Капрал Матейка так облопался, что нам пришлось положить ему
поперёк живота доску и прыгать на ней, как это делают, когда уминают капусту. Только
тогда бедняге полегчало. Из него попёрло и сверху и снизу. А когда мы проезжали Венгрию,
на каждой станции нам в вагоны швыряли жареных кур. Мы съедали только мозги. В