Page 307 - Похождения бравого солдата Швейка

катушку. Видишь, какие тонкие у тебя нитки, как легко они рвутся, а теперь посмотри на
мои, сколько труда потратишь, прежде чем их разорвёшь. На фронте хлам не нужен, на
фронте всё должно быть основательно. Забери с собой все катушки и жди моих приказаний.
И помни, другой раз ничего не делай не спросясь, а когда соберёшься что-нибудь купить,
приди ко мне и спроси меня. Не стремись узнать меня короче! Ты ещё не знаешь меня с
плохой стороны!
Когда Кунерт ушёл, подпоручик Дуб обратился к поручику Лукашу:
— Мой денщик совсем неглупый малый. Правда, иногда делает ошибки, но в общем
очень сметливый. Главное его достоинство — безукоризненная честность. В Бруке я получил
посылку из деревни от своего шурина. Несколько жареных молодых гусей. Так, поверите ли,
он до них пальцем не дотронулся, а так как я быстро их съесть не смог, он предпочёл, чтобы
они протухли. Вот это дисциплина! На обязанности офицера лежит воспитание солдат.
Поручик Лукаш, чтобы дать понять, что он не слушает болтовню этого идиота,
отвернулся к окну и произнёс:
— Да, сегодня среда.
Тогда подпоручик Дуб, ощущая потребность поговорить, обернулся к капитану
Сагнеру и доверительно, по-приятельски, начал:
— Послушайте, капитан Сагнер, как вы судите о…
— Пардон, минутку, — извинился капитан Сагнер и вышел из вагона.

* * *

Между тем Швейк беседовал с Кунертом о его хозяине.
— Где это ты пропадал всё время? Почему тебя нигде не было видно? — спросил
Швейк.
— Небось знаешь, — ответил Кунерт, — у моего старого дурака без работы не
останешься. Каждую минуту зовёт к себе и спрашивает о вещах, до которых мне нет
никакого дела. Спрашивал, например, меня, дружу ли я с тобой. Я ему отвечал, что мы очень
редко видимся.
— Очень мило с его стороны — спрашивать обо мне. Я ведь твоего господина
лейтенанта очень люблю. Он такой хороший, добросердечный, а для солдата — прямо отец
родной, — серьёзно сказал Швейк.
— Ты думаешь? — возразил Кунерт. — Большая свинья, а глуп, как пуп. Надоел мне
хуже горькой редьки, всё время придирается.
— Поди ж ты! — удивлялся Швейк. — А я всегда считал его таким порядочным
человеком. Ты как-то странно отзываешься о своём лейтенанте. Ну да уж все вы, денщики,
такими уродились. Взять хоть денщика майора Венцеля, тот своего господина иначе не
называет, как «окаянный балбес», а денщик полковника Шрёдера, когда говорит о своём
господине, честит его «вонючим чудовищем» и «вонючей вонючкой». А всё потому, что
денщик учится у своего господина. Если бы господин не крыл почём зря своего денщика, то
и денщик не повторял бы за ним. В Будейовицах, когда я служил на действительной, был у
нас лейтенант Прохазка, так тот сильно не ругался. Так только скажет, бывало, своему
денщику: «Эх ты, очаровательная корова!» Других ругательств денщик Гибман от него не
слыхал. Этот самый Гибман, отбыв срок военной службы, по привычке стал обзывать и
папашу, и мамашу, и сестру: «Эй ты, очаровательная корова!» Обозвал он так и свою
невесту. Та от него отказалась и подала в суд за оскорбление личности, потому что сказал он
это ей, её папаше, и мамаше, и сёстрам во всеуслышание на каком-то танцевальном вечере.
Не простила она его и на суде, заявив, что если бы он назвал её «коровой» с глазу на глаз, то,
может быть, она пошла бы на мировую, ну, а так — позор на всю Европу.
Между нами, Кунерт, о твоём лейтенанте я никогда бы этого не подумал. Он на меня,
когда мы с ним впервые разговорились, произвёл очень симпатичное впечатление, словно
только что полученная из коптильни колбаса. А когда я говорил с ним во второй раз, он