Page 383 - Похождения бравого солдата Швейка

У Балоуна на глазах выступили слёзы.
— Дома, когда мы кололи свинью, — жалобно рассказывал он, пожирая маленькую
кровяную колбаску, — я сперва съедал кусок буженины, всё рыло, сердце, ухо, кусок
печёнки, почки, селезёнку, кусок бока, язык, а потом… — И тихим голосом, как бы
рассказывая сказку, прибавил: — А потом шли ливерные колбаски, шесть, десять штучек,
пузатые кровяные колбаски, крупяные и сухарные, так что не знаешь, с чего начать: то ли с
сухарной, то ли с крупяной. Всё тает во рту, всё вкусно пахнет, и жрёшь, жрёшь…
— Я думаю, — продолжал Балоун, — пуля-то меня пощадит, но вот голод доконает, и
никогда в жизни я больше не увижу такого противня кровяного фарша, какой я видывал
дома. Вот студень я не так любил, он только трясётся, и никакого от него толку. Жена, та,
наоборот, готова была умереть из-за студня. А мне на этот студень и куска уха было жалко, я
всё хотел сам сожрать и так, как мне было больше всего по вкусу. Не ценил я этого, всех
этих прелестей, всего этого благополучия. Как-то раз у тестя, жившего на содержании детей,
я выспорил свинью, зарезал её и сожрал всю один, а ему, бедному старику, пожалел послать
даже маленький гостинец. Он мне потом напророчил, что я подохну с голоду, оттого что
нечего мне будет есть.
— Так, видно, оно и есть, — сказал Швейк, у которого сегодня сами собой с языка
срывались рифмы.

Повар Юрайда, только что пожалевший Балоуна, потерял всякое к нему сочувствие, так
как Балоун быстро подкрался к плите, вытащил из кармана целую краюху хлеба и попытался
макнуть её в соус, в котором на большом противне лежала груда жареной свинины.
Юрайда так сильно ударил его по руке, что краюха упала в соус, подобно тому как
пловец прыгает с мостков в реку.
И, не давая Балоуну вытащить этот лакомый кусок из противня, Юрайда схватил и
выбросил обжору за дверь.
Удручённый Балоун уже в окно увидел, как Юрайда вилкой достал его краюху, которая
вся пропиталась соусом так, что стала совершенно коричневой, прибавил к ней срезанный с
самого верха жаркого кусок мяса и подал всё это Швейку со словами:
— Ешьте, мой скромный друг!
— Дева Мария! — завопил за окном Балоун. — Мой хлеб в сортире! — Размахивая
длинными руками, он отправился на село, чтобы хоть там перехватить чего-нибудь.
Швейк, поедая великодушный дар Юрайды, говорил с набитым ртом:
— Я, право, рад, что опять среди своих. Мне было бы очень досадно, если бы я не мог и
дальше быть полезным нашей роте. — Вытирая с подбородка соус и сало, он закончил: — Не
знаю, не знаю, что бы вы тут делали, если бы меня где-нибудь задержали, а война затянулась
бы ещё на несколько лет.
Старший писарь Ванек с интересом спросил:
— Как вы думаете, Швейк, война ещё долго протянется?
— Пятнадцать лет, — ответил Швейк. — Дело ясное. Ведь раз уже была
Тридцатилетняя война, теперь мы наполовину умнее, а тридцать поделить на два —
пятнадцать.
— Денщик нашего капитана, — отозвался Юрайда, — рассказывал, и будто он сам это
слышал: как только нами будет занята граница Галиции, мы дальше не пойдём; после этого
русские начнут переговоры о мире.
— Тогда не стоило и воевать, — убеждённо сказал Швейк. — Коль война, так война. Я
решительно отказываюсь говорить о мире раньше, чем мы будем в Москве и Петрограде. Уж
раз мировая война, так неужели мы будем валандаться возле границ? Возьмём, например,
шведов в Тридцатилетнюю войну. Ведь они вон откуда пришли, а добрались до самого
Немецкого Брода и до Липниц, где устроили такую резню, что ещё нынче в тамошних