Page 17 - Сказки об Италии

придает их совместной работе неутомимость и особенный, широкий, красивый характер.
…Льется под солнцем живая, празднично пестрая река людей, веселый шум
сопровождает ее течение, дети кричат и смеются; не всем, конечно, легко и радостно,
наверное, много сердец туго сжаты темной скорбью, много умов истерзаны противоречиями,
но — все мы идем к свободе, к свободе!
И чем дружнее — всё быстрей пойдем!

IX

Прославим женщину — Мать, неиссякаемый источник всё побеждающей жизни!
Здесь пойдет речь о железном Тимур-ленге, хромом барсе, о Сахиб-и-Кирани —
счастливом завоевателе, о Тамерлане, как назвали его неверные, о человеке, который хотел
разрушить весь мир.
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как
нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил
высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря в силе своей со
Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он
хотел отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
С того дня, как умер сын его Джигангир и народ Самарканда встретил победителя злых
джеттов одетый в черное и голубое, посыпав головы свои пылью и пеплом, с того дня и до
часа встречи со Смертью в Отраре, где она поборола его, — тридцать лет Тимур ни разу не
улыбнулся — так жил он, сомкнув губы, ни пред кем не склоняя головы, и сердце его было
закрыто для сострадания тридцать лет!
Прославим в мире женщину — Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется
Смерть! Здесь будет сказана правда о Матери, о том, как преклонился пред нею слуга и раб
Смерти, железный Тамерлан, кровавый бич земли.
Вот как это было: пировал Тимур-бек в прекрасной долине Канигула, покрытой
облаками роз и жасмина, в долине, которую поэты Самарканда назвали «Любовь цветов» и
откуда видны голубые минареты великого города, голубые купола мечетей.
Пятнадцать тысяч круглых палаток раскинуто в долине широким веером, все они —
как тюльпаны, и над каждой — сотни шелковых флагов трепещут, как живые цветы.
А в средине их — палатка Гуругана-Тимура — как царица среди своих подруг. Она о
четырех углах, сто шагов по сторонам, три копья в высоту, ее средина — на двенадцати
золотых колоннах в толщину человека, на вершине ее голубой купол, вся она из черных,
желтых, голубых полос шелка, пятьсот красных шнуров прикрепили ее к земле, чтобы она не
поднялась в небо, четыре серебряных орла по углам ее, а под куполом, в середине палатки,
на возвышении, — пятый, сам непобедимый Тимур-Гуруган, царь царей.
На нем широкая одежда из шелка небесного цвета, ее осыпают зерна жемчуга — не
больше пяти тысяч крупных зерен, да! На его страшной седой голове белая шапка с рубином
на острой верхушке, и качается, качается — сверкает этот кровавый глаз, озирая мир.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови, в которую он
погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному
блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который
убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета губ
красивой девушки.
На земле, на коврах, каких больше нет, — триста золотых кувшинов с вином и всё, что
надо для пира царей, сзади Тимура сидят музыканты, рядом с ним — никого, у ног его — его
кровные, цари и князья, и начальники войск, а ближе всех к нему — пьяный Кермани-поэт,
тот, который однажды, на вопрос разрушителя мира:
— Кермани! Сколько б ты дал за меня, если б меня продавали? — ответил сеятелю
смерти и ужаса:
— Двадцать пять аскеров.