Page 23 - Сказки об Италии

на сытых лицах этих праздных людей, слышала, как они говорили о ее сыне, кривя губы и
прищурив глаза. Особенно ударили ее в сердце несколько слов, сказанных презрительно,
враждебно, с явным торжеством.
Она запомнила эти звуки, много раз повторив про себя чужие слова, в которых ее
сердце итальянки и матери чувствовало оскорбительный смысл; в тот же день она пошла к
знакомому комиссионеру и спросила его — что значат эти слова?
— Смотря по тому, кто их сказал! — ответил он, нахмурясь. — Они значат: Италия
вымирает впереди всех романских рас. Где ты слышала эту ложь?
Она, не ответив, ушла.
А на другой день ее сын объелся чем-то и умер в судорогах.
Она сидела на дворе около ящика, положив ладонь yа мертвую голову своего сына,
спокойно ожидая чего-то, вопросительно глядя в глаза каждого, кто приходил к ней, чтобы
посмотреть на умершего.
Все молчали, никто ни о чем не спрашивал ее, хотя, быть может, многим хотелось
поздравить ее — она освободилась от рабства, — сказать ей утешительное слово — она
потеряла сына, но — все молчали. Иногда люди понимают, что не обо всем можно говорить
до конца.
После этого она еще долго смотрела в лица людей, словно спрашивая их о чем-то, а
потом стала такою же простою, как все.

XI

О Матерях можно рассказывать бесконечно.
Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в
железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из черной тьмы на стены города
множеством красных глаз — они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало
в осажденном городе мрачные думы.
Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их
черные тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот,
раздавались веселые песни людей, уверенных в победе, — а что мучительнее слышать, чем
смех и песни врага?
Все ручьи, питавшие город водою, враги забросали трупами, они выжгли виноградники
вокруг стен, вытоптали поля, вырубили сады — город был открыт со всех сторон, и почти
каждый день пушки и мушкеты врагов осыпали его чугуном и свинцом.
По узким улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями,
полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых, крики бреда, молитвы женщин и
плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая на полуслове речь друг
друга, напряженно вслушивались — не идут ли на приступ враги?
Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда в тишине стоны и плач
звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и,
скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым стенам, а над черными зубцами гор
являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
Не ожидая помощи, изнуренные трудами и голодом, с каждым днем теряя надежды,
люди в страхе смотрели на эту луну, острые зубья гор, черные пасти ущелий и на шумный
лагерь врагов — всё напоминало им о смерти, и ни одна звезда не блестела утешительно для
них.
В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и в этой тьме, точно рыба
в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с головой закутанная в черный плащ.
Люди, увидав ее, спрашивали друг друга:
— Это она?
— Она!
И прятались в ниши под воротами или, опустив головы, молча пробегали мимо нее, а