Page 28 - Сказки об Италии

знает. Работа нужна земле и людям — бог понимает это…»
— И, рассказав мне всё, что знал о работе, отец стал говорить о том, как надо жить с
людьми.
— «Время ли теперь учить меня? — сказал я. — На земле ты не делал этого!»
— «На земле я не чувствовал смерть так близко».
— Ветер выл, как зверь, и плескал волны — отцу приходилось кричать, чтобы я
слышал, и он кричал:
— «Всегда держись так, как будто никого нет лучше тебя и нет никого хуже, — это
будет верно! Дворянин и рыбак, священник и солдат — одно тело, и ты такой же
необходимый член его, как все другие. Никогда не подходи к человеку, думая, что в нем
больше дурного, чем хорошего, — думай, что хорошего больше в нем, — так это и будет!
Люди дают то, что спрашивают у них».
— Это, конечно, было сказано не сразу, а так, знаете, точно команда: нас бросало с
волны на волну, и то снизу, то сверху сквозь брызги воды я слышал эти слова. Многое
уносил ветер раньше, чем оно доходило до меня, многого я не мог понять — время ли
учиться, синьор, когда каждая минута грозит смертью! Мне было страшно, я первый раз
видел море таким бешеным и чувствовал себя столь бессильным в нем. И я не могу сказать
— тогда или после, вспоминая об этих часах, я испытал чувство, которое и по сей день живо
в памяти моего сердца.
— Как теперь вижу родителя: он сидит на дне барки, раскинув больные руки,
вцепившись в борта пальцами, шляпу смыло с него, волны кидаются на голову и на плечи
ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от
времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а глаза у него огромные от страха, а может
быть, от боли. Я думаю — от боли.
— «Слушай! — кричал мне. — Эй — слышишь?»
— Иногда я отвечал ему:
— «Слышу!»
— «Помни — всё хорошее от человека».
— «Ладно!» — отвечаю я.
— Никогда он не говорил так со мною на земле. Был веселый, добрый, но мне казалось,
что он смотрит на меня насмешливо и недоверчиво, что я для него еще ребенок. Иногда это
обижало меня — юность самолюбива.
— Его крики укрощали мой страх, должно быть, поэтому я так хорошо помню всё.
Старик рыбак помолчал, поглядел в белое море, улыбнулся и сказал, подмигнув:
— Приглядевшись к людям, я знаю, синьор, помнить — это всё равно, что понимать, а
чем больше понимаешь, тем более видишь хорошего, — уж это так, поверьте!
— Да, так вот — помню я его милое мне мокрое лицо и огромные глаза — смотрели
они на меня серьезно, с любовью, и так, что я знал тогда — мне суждено погибнуть не в этот
день. Боялся, но знал, что не погибну.
— Нас, конечно, опрокинуло. Вот — мы оба в кипящей воде, в пене, которая ослепляет
нас, волны бросают наши тела, бьют их о киль барки. Мы еще раньше привязали к банкам
всё, что можно было привязать, у нас в руках веревки, мы не оторвемся от нашей барки, пока
есть сила, но — держаться на воде трудно. Несколько раз он или я были взброшены на киль
и тотчас смыты с него. Самое главное тут в том, что кружится голова, глохнешь и слепнешь
— глаза и уши залиты водой, и очень много глотаешь ее.
— Это тянулось долго — часов семь, потом ветер сразу переменился, густо хлынул к
берегу, и нас понесло к земле. Тут я обрадовался, закричал:
— «Держись!»
— Отец тоже кричал что-то, я понял одно слово:
— «Разобьет…»
— Он думал о камнях, они были еще далеко, я не поверил ему. Но он лучше меня знал
дело, — мы неслись среди гор воды, присосавшись, точно улитки, к нашей кормилице,