Page 26 - Сказки об Италии

шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над
ним звезды.
Она видела там, в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы не привлечь внимания
врагов, на улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих
смерти, — она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая
ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города.
С черных вершин гор в долину спускались тучи и, точно крылатые кони, летели на
город, обреченный смерти.
— Может быть, мы обрушимся на него еще ночью, — говорил ее сын, — если ночь
будет достаточно темна! Неудобно убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск оружия
ослепляет их — всегда при этом много неверных ударов, — говорил он, рассматривая свой
меч.
Мать сказала ему:
— Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был
ты ребенком и как все любили тебя…
Он послушался, прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:
— Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.
— А женщины? — спросила она, наклонясь над ним.
— Их — много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.
Она спросила его в последний раз:
— И ты не хочешь иметь детей?
— Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьет их, а мне это будет
больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отмстить за них.
— Ты красив, но бесплоден, как молния, — сказала она, вздохнув.
Он ответил, улыбаясь:
— Да, как молния…
И задремал на груди матери, как ребенок.
Тогда она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он,
вздрогнув, тотчас умер — ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына. И, сбросив труп
его с колен своих к ногам изумленной стражи, она сказала в сторону города:
— Человек — я сделала для родины всё, что могла; Мать — я остаюсь со своим сыном!
Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.
И тот же нож, еще теплый от крови его — ее крови, — она твердой рукою вонзила в
свою грудь и тоже верно попала в сердце, — если оно болит, в него легко попасть.

XII

Звенят цикады.
Словно тысячи металлических струн протянуты в густой листве олив, ветер колеблет
жесткие листья, они касаются струн, и эти легкие непрерывные прикосновения наполняют
воздух жарким, опьяняющим звуком. Это — еще не музыка, но кажется, что невидимые руки
настраивают сотни невидимых арф, и всё время напряженно ждешь, что вот наступит
момент молчания, а потом мощно грянет струнный гимн солнцу, небу и морю.
Дует ветер, деревья качаются и точно идут с горы к морю, встряхивая вершинами. О
прибрежные камни равномерно и глухо бьет волна; море — всё в живых белых пятнах,
словно бесчисленные стаи птиц опустились на его синюю равнину, все они плывут в одном
направлении, исчезают, ныряя в глубину, снова являются и звенят чуть слышно. И, словно
увлекая их за собою, на горизонте качаются, высоко подняв трехъярусные паруса, два судна,
тоже подобные серым птицам; всё это — напоминая давний, полузабытый сон — не похоже
на жизнь.
— К ночи разыграется крепкий ветер! — говорит старый рыбак, сидя в тени камней, на
маленьком пляже, усеянном звонкой галькой.