Page 31 - Сказки об Италии

нему строго. Что вы предлагаете?
Шестьдесят семь языков сказали единодушно:
— Вон его из коммуны!
А пятнадцать нашли, что это слишком сурово, и завязался спор. Отчаянно кричали —
дело шло о судьбе человека, и не одного: ведь он женат, имеет троих детей, — в чем
виноваты жена и дети? У него — дом, виноградник, пара лошадей, четыре осла для
иностранцев, — всё это поднято его горбом и стоит немало труда. Бедняга Джузеппе торчал
в углу один, мрачный, как чёрт среди детей; сидел на стуле согнувшись, опустив голову, и
мял в руках свою шляпу, уже содрал с нее ленту и понемногу отрывал поля, а пальцы на
руках у него танцевали, как у скрипача. И когда спросили у него — что он скажет? — он
сказал, с трудом распрямив тело и встав на ноги:
— Я прошу снисхождения! Никто ведь не безгрешен. Прогнать меня с земли, на
которой я жил больше тридцати лет, где работали мои предки, — это не будет справедливо!
Женщины тоже были против изгнания, и наконец Фаска предложил поступить так:
— Я думаю, друзья, он будет хорошо наказан, если мы возложим на него обязанность
содержать жену Луиджи и его ребенка, — пусть он платит ей половину того, что
зарабатывал Луиджино!
Еще много спорили, но в конце концов остановились на этом, и Джузеппе Чиротта был
очень доволен, что отделался так дешево, да и всех удовлетворило это: дело не дошло ни до
суда, ни до ножа, а решилось в своем кругу. Мы не любим, синьор, когда о наших делах
пишут в газетах языком, в котором понятные слова торчат редко, как зубы во рту старика,
или когда судьи, эти чужие нам люди, очень плохо понимающие жизнь, толкуют про нас
таким тоном, точно мы дикари, а они — божьи ангелы, которым незнаком вкус вина и рыбы
и которые не прикасаются к женщине! Мы — простые люди и смотрим на жизнь просто.
Так и решили: Джузеппе Чиротта кормит жену Луиджи Мэта и ребенка их, но дело не
кончилось этим: когда Луиджино узнал, что слова Чиротта лживы, а его синьора невинна, и
узнал наш приговор, он вызвал ее к себе, написав кратко:
«Иди ко мне и будем жить снова хорошо. Не бери ни чентезима у этого человека, а
если уже взяла — брось взятое в глаза ему! Я пред тобою тоже не виноват, разве я мог
подумать, что человек лжет в таком деле, как любовь!»
А Чиротта он написал другое письмо:
«У меня три брата, и все четверо мы поклялись друг другу, что зарежем тебя, как
барана, если ты сойдешь когда-нибудь с острова на землю в Сорренто, Кастелламаре, Toppe
или где бы то ни было. Как только узнаем, то и зарежем, помни! Это такая же правда, как то,
что люди твоей коммуны — хорошие, честные люди. Помощь твоя не нужна синьоре моей,
даже и свинья моя отказалась бы от твоего хлеба. Живи, не сходя с острова, пока я не скажу
тебе — можно!»
Говорят, будто бы Чиротта носил это письмо к судье нашему и спрашивал — нельзя ли
осудить Луиджи за угрозу его? И будто судья сказал:
— Можно, конечно, но ведь тогда братья его уж наверное зарежут вас; приедут сюда и
зарежут. Я советую — подождите! Это — лучше. Гнев — не любовь, он недолговечен…
Судья мог сказать эдак: он у нас очень добрый, очень умный человек и сочиняет
хорошие стихи, но — я не верю, чтобы Чиротта ходил к нему и показывал это письмо. Нет,
Чиротта порядочный парень все-таки, он не сделал бы еще одну бестактность, ведь его за это
осмеяли бы.
Мы — простые, рабочие люди, синьор, у нас — своя жизнь, свои понятия и мнения, мы
имеем право строить жизнь, как хотим и как лучше для нас.
Социалисты? О, друг мой, рабочий человек родится социалистом, как я думаю, и хотя
мы не читаем книг, но правду слышим по запаху, — ведь правда крепко пахнет и всегда
одинаково — трудовым потом!

XIV