Page 29 - Сказки об Италии

порядочно избитые об нее, уже обессиленные и онемевшие. Это длилось долго, но когда
стали видны темные горы берега — всё пошло с невыразимой быстротой. Качаясь, они
подвигались к нам, наклонялись над водой, готовые опрокинуться на головы наши, — раз,
раз — подкидывают белые волны наши тела, хрустит наша барка, точно орех под каблуком
сапога, я оторван от нее, вижу изломанные черные ребра скал, острые, как ножи, вижу
голову отца высоко надо мною, потом — над этими когтями дьяволов. Его поймали часа
через два, с переломанной спиною и разбитым, до мозга, черепом. Рана на голове была
огромная, часть мозга вымыло из нее, но я помню серые, с красными жилками, кусочки в
ране, точно мрамор или пена с кровью. Изуродован был он ужасно, весь изломан, но лицо —
чисто, спокойно, и глаза хорошо, плотно закрыты.
— Я? Да, я тоже был порядочно измят, на берег меня втащили без памяти. Нас
принесло к материку, за Амальфи — чужое место, но, конечно, свои люди — тоже рыбаки,
такие случаи их не удивляют, но делают добрыми: люди, которые ведут опасную жизнь,
всегда добры!
— Я думаю, что не сумел рассказать про отца так, как чувствую, и то, что пятьдесят
один год держу в сердце, — это требует особенных слов, даже, может быть, песни, но — мы
люди простые, как рыбы, и не умеем говорить так красиво, как хотелось бы! Чувствуешь и
знаешь всегда больше, чем можешь сказать.
— Тут всё дело в том, что он, мой отец, в час смерти, зная, что ему не избежать ее, не
испугался, не забыл обо мне, своем сыне, и нашел силу и время передать мне всё, что он
считал важным. Шестьдесят семь лет прожил я и могу сказать, что всё, что он внушил
мне, — верно!
Старик снял свой вязаный колпак, когда-то красный, теперь бурый, достал из него
трубку и, наклонив голый, бронзовый череп, сильно сказал:
— Всё верно, дорогой синьор! Люди таковы, какими вы хотите видеть их, смотрите на
них добрыми глазами, и вам будет хорошо, им — тоже, от этого они станут еще лучше, вы —
тоже! Это — просто!
Ветер становился всё крепче, волны выше, острее и белей; выросли птицы на море, они
всё торопливее плывут в даль, а два корабля с трехъярусными парусами уже исчезли за
синей полосой горизонта.
Крутые берега острова в пене волн, буяня, плещет синяя вода, и неутомимо, страстно
звенят цикады.

XIII

В день, когда это случилось, дул сирокко, влажный ветер из Африки — скверный
ветер! — он раздражает нервы, приносит дурные настроения, вот почему два извозчика —
Джузеппе Чиротта и Луиджи Мэта — поссорились. Ссора возникла незаметно, нельзя было
понять, кто первый вызвал ее, люди видели только, как Луиджи бросился на грудь Джузеппе,
пытаясь схватить его за горло, а тот, убрав голову в плечи, спрятал свою толстую красную
шею и выставил черные крепкие кулаки.
Их тотчас розняли и спросили:
— В чем дело?
Синий от гнева, Луиджи крикнул:
— Пусть этот бык повторит при всех, что он сказал о моей жене!
Чиротта хотел уйти, он спрятал свои маленькие глаза в складках пренебрежительной
гримасы и, качая круглой черной головой, отказывался повторить обиду, тогда Мэта громко
сказал:
— Он говорит, что узнал сладость ласк моей жены!
— Эге! — сказали люди. — Это — не шутка, это требует серьезного внимания.
Спокойствие, Луиджи! Ты здесь — чужой, твоя жена — наш человек, мы все тут знали ее
ребенком, и если обижен ты — ее вина падает на всех нас, — будем правдивы!