Page 165 - Вино из одуванчиков

надел панаму, поглядел, как лучи солнца терзают и жгут листву деревьев,

чуть помедлил, точно готовясь кинуться в первый круг ада, и побежал к
своей машине. Из выхлопного отверстия вырвалось облако сизого дыма и
еще добрых пять минут дрожало в воздухе, когда он уехал.
Том взял в кухне ломик, разбил на маленькие кусочки целый фунт льда
и отнес наверх. Мать сидела на краю кровати, в комнате слышно было
только прерывистое дыханье Дугласа — он вдыхал пар и выдыхал огонь.
Лед завернули в носовые платки и положили Дугласу на лоб и вдоль тела.
Задернули занавески, и комната сразу стала похожа на пещеру. Том с
матерью сидели возле Дугласа до двух часов и все время приносили ему
свежий лед. Потом опять пощупали его лоб — он был горячий, как лампа,
которая горела всю ночь напролет. Тронешь — и невольно глядишь себе на
пальцы: кажется, будто сжег их до самой кости.
Мать открыла было рот, хотела что-то сказать, но тут цикады
затрещали так громко, что с потолка стала сыпаться известка.

Окутанный непроглядным багровым сумраком, Дуглас лежал и
слушал, как глухо ухает его сердце и как медленно, толчками движется

густая кровь в руках и ногах.
Губы тяжелые, неповоротливые. И мысли тоже тяжелые и
медлительные, падают неторопливо и редко одна за другой, точно песчинки
в разленившихся песочных часах. Кап…
По блестящему стальному полукругу рельсов из-за поворота вылетел
трамвай, вскинулась и опала радуга шипящих искр, назойливый звонок
звякал десять тысяч раз кряду и совсем смешался со стрекотом цикад.
Мистер Тридден помахал рукой. Трамвай затрещал, как пулемет, умчался за
угол и исчез. Мистер Тридден… Кап. Упала песчинка. Кап…
— Чух-чух-чух! Ду-у-у-у!
Высоко на крыше мальчишка изображал паровоз, дергал невидимую
веревку гудка и вдруг замер, превратился в статую. «Джон Хаф! Эй ты,

Джон Хаф! Я тебя ненавижу! Джон, ведь мы друзья. Нет, не ненавижу,
нет!»
Джон падает в бесконечную вязовую аллею, как в бездонный летний
колодец, и становится все меньше, меньше.
Кап. Джон Хаф. Кап. Падает песчинка. Кап. Джон…
Дуглас повернул голову — как болит затылок, как больно
расплющивается о белую, белую, мучительно белую подушку.
Мимо проплывают в своей Зеленой машине две старушки, лает
черный тюлень, и старушки поднимают руки — белые руки, точно голуби.