Page 27 - Вино из одуванчиков

набрать следующую; мама отодвинула гладильную доску, отставила утюг, и

он понемногу остывал, а она сидела в кресле у патефона, ела мороженое и
говорила:
— Ну и денек выдался, вот жарища-то! Земля целый день впитывает в
себя зной, а вечером опять его отдает. Душно будет спать!
Они прислушивались к ночи, ощущая, как она подступает ко всем
окнам и дверям и как давит тишина, потому что в приемнике сели батареи,
а все пластинки играны-переиграны уже тысячу раз и надоели до смерти; и
Том просто сидел на деревянном полу и смотрел в черную-черную черноту,
прижимаясь лицом к сетке двери так, что на кончике носа отпечатались
маленькие темные квадратики.
— Где же это Дуг? Уже почти половина десятого.
— Придет, — сказал Том.
Уж конечно, Дуглас придет.
Мама пошла мыть посуду, и Том отправился за ней. Каждый звук, звон
ложки или тарелки гулко раздавался в знойном вечернем воздухе. Потом
они молча пошли в большую комнату, сняли с дивана подушки, вдвоем
раскрыли его и разложили — ведь на самом деле это был вовсе не диван, а

широченная кровать. Мама постелила им с Дугласом постель, ловко взбила
подушки, Том начал было расстегивать рубашку, но она сказала:
— Погоди минутку, Том.
— Почему?
— Надо.
— Ты какая-то чудная, мам.
Она опустилась на стул, но сразу же встала, подошла к двери и
позвала. Она звала снова и снова: «Дуглас! Дуг! Ду-уг!» Ее голос уплывал в
душную тьму и тонул в ней без всякого отклика. Даже эхо не отвечало.
— Дуглас! Дуглас! Дуглас! Ду-у-у-гла-а-ас!
Том сидел на полу, и его пронизывал холод, но виной тому было не
мороженое, и не зима, и не летний зной. Он видел — мама то растерянно

озирается, то закрывает глаза, стоит и не знает, что делать, и очень
волнуется. Да, сразу видно — растеряна и волнуется.
Она открыла дверь веранды. Шагнула в темноту, спустилась по
ступенькам, прошла по дорожке под кусты сирени. Том прислушивался к ее
шагам.
Она опять позвала.
Молчание.
Она позвала еще два раза. Том все сидел в комнате. Вот сейчас с
длинной-длинной узкой улицы донесется голос Дугласа: «Иду, мам! Не