Page 31 - Вино из одуванчиков

которому Смерть.

Мать снова громко позвала в темноту:
— Дуглас! Дуг!
И вдруг оба почувствовали — что-то случилось.
Сверчки умолкли.
Стало совсем тихо.
Он и не знал, что бывает такая тишина. Беспредельная, бездыханная
тишина. Отчего замолчали сверчки? Отчего? Какая этому причина? Прежде
они никогда не умолкали. Никогда.
Значит… Значит…
Сейчас что-то случится.
Казалось, овраг напрягает свои черные мышцы, вбирает в себя все
силы спящих городков и ферм на многие мили вокруг. Великая тишина
пропитанных росой лесов, и долин, и накатывающихся как прибой холмов,
где собаки, задрав морды, воют на луну, вся собиралась, стекалась,
стягивалась в одну точку, и в самом сердце тишины были они — мама и
Том. Вот сейчас, сию минуту что-то случится, что-то случится. Сверчки все
молчат, звезды опустились так низко, что, кажется протяни руку — и на

пальцах останется позолота. Их не счесть, звезд, они жаркие, колючие…
Все растет, разбухает тишина. Все острей, напряженней ожидание. Ох,
как темно, пустынно, как бесприютно!
И вдруг далеко-далеко за оврагом — голос:
— Я здесь, мам! Иду, мама! И снова:
— Мам, а мам! Иду!
Шлеп-шлеп-шлеп мчатся ноги в теннисных туфлях по дну оврага: с
хохотом несутся трое мальчишек — брат Дуглас, Чарли Вудмен и Джон
Хаф. Бегут, хохочут…
Звезды взвились вверх, точно десять миллионов ужаленных улиток
втянули свои рожки.
Сверчки застрекотали.

Темнота отступала, испуганная, ошарашенная, злобная. Отступила,
потеряв аппетит, — ведь она совсем уже собралась поживиться, и вдруг ей
так грубо помешали. И когда темнота отхлынула, точно волна во время
отлива, из нее возникли, смеясь, трое мальчишек.
— Мам! Том! Привет!
И сразу вокруг запахло Дугласом. Ведь от него всегда пахнет потом,
травой, деревьями, ветвями и ручьем.
— Вам предстоит порка, молодой человек, — объявила мама. От ее
страхов и следа не осталось. Том знал — она никогда в жизни никому про