Page 53 - Евгения Гранде

самоотверженности. Всякий прощал Гранде его продажу, произведенную в нарушение
взаимного клятвенного обязательства всех сомюрских виноделов, все дивились его чувству
чести, восхваляли великодушие, на какое не считали его способным. Французскому характеру
свойственно приходить в восторг, в гнев, в страстное воодушевление из-за минутного
метеора, из-за плывущих по течению щепок злободневности. Неужели коллективные
существа — народы — в самом деле лишены памяти?
Едва старик Гранде запер дверь, как позвал Нанету.
— Не спускай с цепи собаку и не спи, нам с тобой предстоит поработать. В одиннадцать
часов Корнуайе должен быть у ворот с фруафонской кареткой. Подожди его у калитки, чтоб
он не стучался, и скажи ему, пусть войдет как можно тише. Полицейские правила запрещают
производить ночью шум. Да и околотку незачем знать, что я отправляюсь в дорогу.
Сказав это, Гранде поднялся в свою лабораторию, и Нанета слышала, как он там возился,
рылся, ходил взад и вперед, но осторожно. Очевидно, старик старался не разбудить жены и
дочери и особенно не привлечь внимания племянника, которого он начинал прямо
проклинать, замечая свет в его комнате. Среди ночи Евгении, всецело озабоченной кузеном,
показалось, что она слышит стенания, и для нее уже не было сомнения: Шарль умирает, —
ведь она оставила его таким бледным, в таком отчаянии! Может быть, он покончил с собой?
Мгновенно она завернулась в накидку, вроде плаща с капюшоном, и хотела выйти. Сначала
яркий свет, пробивавшийся в дверные щели, ее испугал: показалось — пожар; но вскоре она
успокоилась, заслышав тяжелые шаги Нанеты и ее голос, мешающийся с ржанием нескольких
лошадей.
«А что, если отец увозит куда-то кузена?» — спросила она себя, приотворяя дверь
осторожно, чтобы она не скрипела, но так, чтобы видеть происходящее в коридоре.
Вдруг ее глаза встретились с глазами отца, и от его взгляда, хотя спокойного и
рассеянного, у Евгении мороз побежал по коже. Добряк и Нанета несли вдвоем толстую
жердь, концами лежавшую у него и у нее на правом плече, к жерди был привязан канатом
бочонок, вроде тех, какие старик Гранде для развлечения мастерил у себя в черной кухне в
свободные минуты.
— Пресвятая дева! Ну и тяжеленный! — сказала тихо Нанета.
— Жаль, что там всего только медяки! — отвечал Гранде. — Смотри, не задень
подсвечник.
Эта сцена была освещена единственной свечой, поставленной между двумя балясинами
перил.
— Корнуайе, — сказал Гранде своему сторожу in partibus, 25 — пистолеты захватил?
— Нет, сударь. Да и подумаешь, есть чего бояться, раз у вас тут медяки!
— И верно, нечего, — сказал старик Гранде.
— К тому же и поедем мы быстро, — продолжал сторож. — Ваши фермеры выбрали для
вас лучших своих лошадей.
— Ладно, ладно. Ты же не сказал им, куда я еду?
— Да я и не знал.
— Ладно. Повозка прочная?
— А то как же! Куда уж крепче, — три тысячи фунтов выдержит. А что они весят-то,
ваши дрянные бочонки.
— На-ко! — сказала Нанета. — Нам-то известно! Близко восемнадцати сотен.
— Помалкивай, Нанета. Жене скажешь, что я поехал в деревню. К обеду вернусь. Гони
вовсю, Корнуайе, в Анжере нужно быть раньше девяти.
Повозка отъехала. Нанета задвинула ворота засовом, спустила с цепи собаку, улеглась,
потирая онемевшее плечо, и никто во всем околотке не подозревал ни об отъезде Гранде, ни о
цели его путешествия. Скрытность добряка была доведена до совершенства. Никто гроша не

25 Здесь: частично исполняющему обязанности сторожа (лат.).