Page 55 - Евгения Гранде

нежная и преданная, какая только облагораживала когда-либо мужское сердце, не была бы в
силах привлечь меня в Париж. Увы! Возлюбленная моя, у меня не хватает денег, чтобы
поехать туда, где ты, дать и получить последний поцелуй, — поцелуй, в котором почерпнул
бы я силу, необходимую для моего предприятия…»

«Бедный Шарль! Я хорошо сделала, что прочла это письмо. У меня есть золото, я отдам
ему», — сказала про себя Евгения.
Она отерла слезы и снова принялась за чтение.

«Я еще вовсе не размышлял о несчастьях нищеты. Если у меня найдется сто луидоров,
необходимых на проезд, то не останется ни гроша, чтобы приобрести товары. Да нет, у
меня не будет ни ста, ни даже одного луидора, я узнаю, сколько у меня останется, только
расплатившись с долгами в Париже. Если у меня не окажется ничего, я преспокойно
отправлюсь в Нант, поступлю на корабль простым матросом и начну так, как начинали
многие энергичные люди, в молодости не имевшие ни гроша и вернувшиеся из Индии богачами.
С сегодняшнего утра я хладнокровно стал смотреть на свое будущее. Оно для меня ужаснее,
чем для кого бы то ни было; мать обожала и лелеяла меня, я избалован нежностью отца,
лучшего на свете, я встретил при вступлении в свет твою любовь, Анна. А знал лишь цветы
жизни: это блаженство не могло быть долговечно. И все-таки, дорогая Анна, во мне больше
мужества, чем можно предположить его в беззаботном юноше, привыкшем к нежным
ласкам прелестнейшей в Париже женщины, счастливого семейными радостями, которому
дома все улыбалось и желания которого были законом для отца. О, отец мой! Он умер,
Анета! И вот я задумался над моим положением, задумался и над твоим. Я постарел за одни
сутки. Дорогая Анна, если бы ты даже попыталась сохранить меня возле себя, в Париже, и
пожертвовала ради этого всеми наслаждениями роскоши, туалетами, ложею в Опере, мы
все же не покрыли бы тех расходов, которые необходимы для молодого человека, привыкшего
к рассеянной жизни. Да я и не мог бы принять такой жертвы. Значит, сегодня мы
расстаемся навсегда».

«Он с нею расстается, пресвятая дева! Какое счастье!»
Евгения чуть не закричала от радости. Шарль пошевелился во сне, она похолодела от
страха; однако, к счастью для нее, он не проснулся. Она продолжала:

«Когда возвращусь я? Не знаю. От климата Ост-Индии европеец быстро стареет, в
особенности когда европейцу приходится работать. Перенесемся на десять лет вперед.
Через десять лет дочери твоей будет восемнадцать, она станет тебе подругой, станет и
твоим соглядатаем. Свет будет к тебе жесток, а дочь твоя, может быть, еще более. Мы
видели примеры таких приговоров света и такой неблагодарности девушек; сумеем же
воспользоваться уроком. Сохрани в самой глубине души, как сохраню и я, воспоминание о
четырех годах счастья и, если можешь, будь верна своему бедному другу. Я не смею, однако,
этого требовать, потому что, видишь ли, дорогая Анна, я должен сообразоваться со своим
положением, смотреть на жизнь трезво, считаться с житейской действительностью.
Итак, я должен подумать о женитьбе, она становится для меня необходимой в новых
условиях существования; и я признаюсь тебе, что встретил здесь, в Сомюре, у своего дяди
кузину, — ее манеры, лицо, ум и сердце понравились бы тебе, у нее сверх того, мне кажется,
есть…»

«Он, должно быть, очень устал, если не кончил писать к ней», — сказала себе Евгения,
видя, что письмо прервано на середине этой фразы.
Она его оправдывала! Следовательно, невинная девушка не заметила холодности,
сквозившей в этом письме? Для девушек, получивших религиозное воспитание, полных
неведения и чистоты, все исполнено любви, как только они вступают в заколдованное царство